Благодаря опять-таки доброму еврею мама поступила в фельдшерскую школу, открывшуюся при горбольнице. Она была очень образованной с детства, знала языки, имела живой, острый ум, энергичный, не знающий страха характер. Нищета, тяжелая, физически изматывающая работа, вечно голодные дети заставили ее искать надежную профессию. Но снова все упиралось в проклятое соцположение и в соцпроисхождение, стоящие в анкетах вслед за фамилией, именем и отчеством. Ответ на них неминуем. Тут нужны были добрые глаза, прочитавшие и сделавшие вид, что не заметили. Кто на это пойдет, кто в случае чего подставит свою голову, кто защитит? Русские? Они или сами дрожали мелкой дрожью, или были не способны найти в себе мужество, а некоторые по черствости своей проходили мимо человеческого горя и нужды. Многие же – из-за презрения и ненависти.
Но добрые души всегда были, есть и будут. Это те незаметные делатели добра, о которых Христос говорит: Пусть левая рука твоя не знает, что делает правая (Мф. 6: 3).
Ни у одного народа, в том числе и русского, нет и не может быть приоритета на добро или зло. Пред Богом все люди и все народы равны, поэтому дико и не созвучно христианину свое добро считать добром, а добро еврея – злом.
Как мы жили и на какие гроши – я не знаю. Знаю только, что часто мы попросту голодали, и голод заставлял нас искать пропитание в чужих садах и огородах. Симка трусил или делал вид. Я лазил и за сей подножный корм был иной раз бит и даже стрелян, правда, солью в задницу, что меня не останавливало.
В доме на Напольной, где мы жили, у нас был сарай, в котором мы завели кроликов. Летом корму было вдоволь: за домом большой овраг с большими вязами и сочной травой. Сколотили клетки, раздобыли самочку и самца. Кролики плодятся быстро и помногу. Вскоре у нас появилось мясо. Кролики плодились, а мы поправлялись от голодных фурункулов на ногах. А тут еще подфартило. Кликнул мудрый из мудрейших клич на всю страну: «Социализм – это кролик»[41]. Стоило только мудрейшему изречь сию гениальную идею построения социализма в одной стране при капиталистическом окружении, как вдохновленный русский народ по призыву партии и лично т. Сталина стал надо и не надо, как всегда, бездумно и поэтому бестолково, строить крольчатники. Строили их в конторах, учреждениях, на фабриках и на заводах. Кролика стали именовать «сталинским бычком»[42]. Цена на него подскочила баснословно. За почти новорожденных давали хорошие деньги. Горе-кролиководы, мужички и тетки, коим поручено было сие партийное задание – для восстановления разрушенного коллективизацией сельского хозяйства разводить «сталинских бычков», – ни хрена не могли отличить самца от самки. Нас, правда, этому бабушка не учила, Анна Григорьевна тоже, но мы этому выучились и без них. Пришел и на нашу улицу праздник. Торговля пошла бойкая. Цена на самочек была значительно выше, чем на самцов. Пользуясь безграмотностью в познании кто – кто и кто – что, мы всучивали партии и правительству «бычка» за «корову», ибо рассмотреть принадлежность они не умели, особенно у молодняка. Тащили десяток самцов и продавали за самок.
– Что там у тебя?
– Самочки, – невинным голосом говорил я.
– Кажи.
Я брал уверенной рукой самца, так же уверенно раздвигал его задние ножки и, подставляя к носу парткролиководу, говорил уверенно и дерзко:
– Смотри.
Он смотрел пристально, как положено истинному члену партии, со знанием дела и возложенной на него ответственностью. Ничего не видя и ничего не понимая, чтоб не показать своего обалдуйства, цедил:
– Хороша самочка, – и платил гроши.
Так всучивали мы подальше от дома самцов за самок.
Их по всем правилам кролиководства – а инструкции рассылались вместе с циркулярами и планом – кормили, поили, выращивали, подсаживали к самцам, которые почему-то не желали с ними совокупляться, а только фыркали и били задними ногами. Что такое? Что такое? Понятие пришло тогда, когда причинные места самок явно оказались самцовые. Тут и ежу ясно! Адреса мы свои врали, а парнишки все похожи один на другого, и торговали мы далеко от дома. А раз я набрался храбрости и всучил самцов за самок в ОГПУ.