Папаша изумленно приподнял брови и зашевелил усами в степени крайнего возмущения.
- А ну цить, мала! Він ще краще тих «Сибіряків» лялькових послужить. Вам би все викинуть і на нове помінять! Його вже Сєрьожка починив тим літом, хоча мамка і кричала: «Мєталлолом, мєталлолом!»
Тут он обернулся к Катерине и с надеждой проговорил:
- Слухай! А поклич-но мені його сюдой! Може шо зробить, га?
- А шо, крім нього, й покликати нема кого? – Катерина подскочила на ноги и закричала: – Свет клином сошелся на вашем Сєрьожкє, да?
- Може, й сошелся! – сурово ответил отец. – Да тільки на ремонтно-технической станції нічого з ним зробить не могут. А Сєрьожка його подлатав, всю уборку урожаю в том году ми з ним пропахали. Руки-то золоті!
То, что свет клином сошелся, Катя определилась давно. Почти сразу, как приехала в Харьков. Лишь первые недели, пока она сдавала вступительные экзамены, это открытие терялось где-то среди волнений о получении проходного балла.
Когда же все осталось позади, Катерина вдруг ясно поняла, что скучает по Сергею. По их комнатке в общежитии. По простой, но удивительно спокойной семейной жизни. Вот тогда она впервые и решила ему написать. Долго придумывала повод, который нашелся, как только она вспомнила, что муж проходил службу в летных войсках. И отправила открытку, не решившись написать то, о чем думала на самом деле.
Ее не удивило, что ответа не было. С чего бы? Было бы глупо с его стороны писать сбежавшей от него жене. А он никогда не был глупым. Кроме того единственного дня, когда пришел с нею в ЗАГС.
Учеба отвлекала. Лекции, семинары, зачеты, экзамены. Дни пробегали за днями. И после второго курса она не стала записываться в стройотряд, решив съездить домой. И может быть, увидеться с Сергеем. Услыхав, что он с директрисой уехал в Москву, Катя узнала, что такое ревность. Хотя и понимала, что не имеет на то никакого права.
И много позже, сравнивая его с ребятами, ухаживающими за ней, и отказав однажды хлопцу, убеждавшему ее развестись и выйти замуж за него, Катя поняла, что любит своего мужа. Да только исправить уже ничего не может. Потому что стыдно ей за то, что натворила. Сама женила его на себе, сама же и бросила. И как на глаза показаться ему после всего – не знает. И стоит ли? И хочет ли он ее видеть? Все эти вопросы мучили ее, пока она оканчивала учебу, а теперь терзали бессонницей почти каждую ночь, которую она проводила у окна своей комнатки в обнимку с игрушечным зайцем…
Катя уныло посмотрела на отца и проворчала:
- Ну, золотые. И что с того? Всей и радости, что ваш металлолом еще ездит!
- Ээ не, доню, - протянул батько, прищурившись, отчего лицо его сделалось хитроватым, - Він там якусь хрєновіну ізобрьол, чи ліхтар якийсь, чи ще шо… Заказ на вєсь Союз. Так шо там не тільки руки, там ще й голова… І дє б були ті Шмига з Нестеренком, якби не він. Тільки як в Москву, так ті герої. А наш Сєрьожка сидить.
- Пусть и сидит ваш Сережка, если ему нравится!
- Хіба його хтось спрашиває? Три роки тому, як раз коли ти на канікулах була, їздив на виставку – тому що Нестеренко захворів. А шо Шмига або директриса про той ліхтар розкажуть, як їх питать начнуть? Такий щасливий був, коли повернувся. А потім знов те саме. Як премію – Нестеренко-Шмига, як в Москву – Нестеренко-Шмига, як какую грамоту саму паршиву – Нестеренко-Шмига! А Сєрьожка й каже, то тому, шо він неблагонадьожний гражданін.
- Какой? - переспросила Катя.
- Неблагонадьожний, - отрезал папаша. – Ну він же пиячив, як свиня, як ти втікла.
Катерина снова плюхнулась рядом с отцом.
- Он же вообще не пьет!
- Ну тєпєрь-то не п’йоть. Бросив. Так шо? Позвеш? Чи мені так і сидіти тут, тягача дожидаться?
- Он вообще не пьет, - упрямо повторила Катя и посидела некоторое время молча. Потом поднялась и медленно проговорила: - Нет, батьку, у меня уже обед закончился. Ждите своего тягача.
- Ну, бувай, доню, - пробурчал Нарышко. – На вечерю не опаздуй.
Давай разводиться?
Писаренко вошел в свою комнату, включил свет и, не раздеваясь, завалился на кровать лицом вниз – потому что свет мешал. Ему было плохо. Так плохо, что хотелось напиться. Но мысль о том, что тогда все начнется сначала, была отвратительна. И тут же спрашивал себя: а разве еще не началось? С ее приездом.
Он, черт подери, не знал, не понимал, зачем она приехала! Что ей делать здесь? За какой надобностью было ей, отличнице и активистке, как хвасталась по всему селу теща, выбирать распределение на сутисковский завод? И еще он не понимал того, почему в его тумбочке лежит альбом с несколькими страницами, заполненными открытками. Зачем вообще нужны были открытки? В первую очередь ей. Потому что из-за них он никак не мог согласовать в своей голове схему поведения женщины, вышедшей за него замуж исключительно из соображений собственной выгоды.
Впрочем, он тоже хорош! Женщина! Женился на девчонке, вчерашней школьнице, и ждал от нее чего-то, что сам в своем воображении нарисовал.
А теперь не знал, что хуже: то, что, рассердившись, дал Кате понять, что давно догадался о причинах, побудивших ее женить его на себе, или то, что брякнул про этого гитариста, к которому до сих пор отчаянно ревновал как к олицетворению всей той жизни, что у нее была в институте. Потом все так же, лежа лицом вниз на подушке, сделал ошеломительный вывод. Хуже всего то, что он все еще надеется на ее возвращение. Нелепо, по-детски. И совершенно безо всяких на то оснований. Куда больше вероятность, что через несколько дней она все-таки попросит развод. И вот тогда действительно впору будет напиться. И катись оно все…
Его самоистязание прервал вежливый стук в дверь. Писаренко с кровати не встал, мысленно повторив свое «катись оно все». Его нет. И не будет.
Стук повторился, но почти сразу же за ним дверь скрипнула, и раздались негромкие шаги.
Вторая половина рабочего дня прошла для Катерины незаметно. Она писала разные цифры, подбивала какие-то суммы, но думала о другом. О разговоре с отцом и о том, что пора исправить всё, что сама испортила пять лет назад, когда влезла в чужую жизнь. Пора, наконец, позволить свершиться своим же собственным пожеланиям «успехов в труде и счастья в личной жизни». Поэтому выйдя из кабинета ровно в 16-45, Катерина Писаренко скорым шагом отправилась домой, незамеченной быстро собрала еды и почти бегом бежала на остановку, чтобы теперь уверенно переступить порог комнаты мужа.
- Не помешаю? – спросила она темный затылок на кровати.
Затылок дернулся, инженер резко перевернулся и сел под оглушительный визг панцирной сетки.
- Что вы здесь делаете? – выдохнул он.