Легок на помине, пред ясны очи юрисконсульта явился сам виновник всех бед и свершений завода. Сверкнул ослепительной улыбкой с порога, практически затмив солнце, сиявшее за окном, и заявил:
- Павел Николаевич, дело есть!
- У меня тоже, - ворчливо отозвался Горский и кивнул Сергею на стул. – Я когда-нибудь перестану видеть твою фамилию в своих бумагах? Или тебе так нравится слушать о том, что ты советский гражданин и будущий партиец? – Павел устало потер лоб.
- А? – рассеянно переспросил Писаренко и сел на стул. – Пашка, да это все неважно! Слушай, все-таки в зиму фундамент залить надо. Мы с мужиками договорились. Придешь?
- Какой, к черту, фундамент? Что с экструдером?
- А что с экструдером? Опять сломался? Я ж его только починил!
- Жалуются на тебя, - Горский перебросил Сергею бумагу.
- Нестеренко? – даже не заглянув в кляузу, спросил Писаренко и отложил ее на стол. – Да к черту его, Паш! Выслуживается. Лучше слушай сюда! В субботу придешь, а? Я уже все разметил на участке. Надо яму под фундамент копать.
Павел непонимающе воззрился на воодушевленного Писаренко, снова потер лоб, пытаясь активизировать мыслительный процесс. Результата не последовало, и он озадаченно спросил:
- Какую яму?
- Под фундамент, - нетерпеливо повторил Сергей. – Если сейчас залить, то к весне можно будет строиться. В общем, толока в лучших традициях. Придешь?
- Кто где строится? – обреченно спросил Горский.
- Да я, Павел Николаевич, я строюсь. В смысле с Катей. Наш участок же так и стоит. Я узнавал, его никому не отдали. Разрешение имеется.
- В смысле с Катей… - повторил Павел и усмехнулся: - Вчера разводились, сегодня строитесь. Современно…
- Ну ты ж сам просил с бабами разобраться, - засмеялся Писаренко, наслаждаясь видом секретаря заводского комитета комсомола. – Вот. Разобрался. В последний раз спрашиваю: придешь? Учти, от коллектива отбиваться – последнее дело!
- Приду, конечно. Мог бы не спрашивать, - буркнул Горский. – И вообще! Вступай-ка ты поскорее в партию. И пусть дальше тобой и твоими экструдерами товарищ Репка занимается. Устал я от тебя, инженер Писаренко!
- Так просто ты от меня не избавишься! – весело отмахнулся инженер, потом перегнулся через стол и шепотом добавил: - Еще детей моих крестить будешь.
- Разберемся, - совершенно серьезно ответил Павел.
Писаренко подмигнул, вскочил со стула, махнул напоследок:
- Салют!
И выскочил из кабинета. Спешил в бухгалтерию – надо было еще авансовый отчет Катюше сдать. Пишущая машинка непривычно продолжала громыхать, ни на минуту не останавливаясь. Лизка глаз не поднимала.
- Лизавета Петровна, зайдите, пожалуйста! – послышалось из кабинета.
Стук на мгновение замер. Потом продолжился в усиленном, почти яростном темпе. Лизка определенно делала вид, что не расслышала.
- Товарищ Довгорученко, - проговорил Павел, стоя на пороге своего кабинета, - зайдите, пожалуйста, ко мне.
Лизка недобро зыркнула на него большими своими глазищами, встала из-за стола и, заложив руки за спину, прошла в кабинет мимо товарища Горского. На пороге чуть задержалась, снова окинула его взглядом и двинулась дальше.
- Присаживайтесь, - указал Горский на стул, а сам прошел на свое место. Немного помолчал и спросил: - Я смотрю у вас новый… эээ… стиль?
- Новый, - буркнула Лиза, села и на чистом русском отчеканила: - Товарищ секретарь заводского комитета комсомола одобряет?
- Я был бы плохим секретарем заводского комитета, если бы одобрил ваш… баптистский наряд. Лизавета, может, вам нужна помощь коллектива? Так вы скажите. Это родители вас заставляют?
Лизка сердито посмотрела на Горского. Вид у нее и впрямь был тот еще. Длинная Катькина юбка, которой сто лет в обед. Мамкин серый пиджак. Рубашка белая, застегнутая на все пуговицы до самого горла. Но хуже всего – прическа. Весь вечер она держала под косынкой пушистую свою копну, да и спала в косынке, чтобы утром волосы не кудрявились. Теперь же эти унылые прядки были заложены за уши, а челка аккуратно зачесана назад. Ни о какой косметике, разумеется, и речи не шло. Лизка и сама понимала, что палку перегнула. Но делала назло. В первую очередь себе. Нечего мечтать о звездах с неба, пусть они светят всем на расстоянии. Она из-за своей печатной машинки понаблюдает. Только вот рыдать по ночам прекратит. И злиться тоже.
- Жизнь меня заставляет, - пробормотала Лизка. – И коллектив мне точно не поможет.
Горский удивился бормотанию Лизы – это было несвойственно всегда бойкой и энергичной машинистке.
- Может быть, я смогу помочь? – неожиданно для себя самого участливо спросил Павел. – Вас кто-то обидел?
Лизка смотрела на него несколько бесконечно долгих секунд и вдруг выпалила:
- Вы, Павел Николаевич.
И тут же в ужасе закусила губу.
- Что я?
- Шо, шо! Не бачите дальше свого носа! – затараторила Лизка, будто боялась, что потом высказать все не сможет, или слова сами пропадут куда-то. – Я, як дура, шість років за ним сохну, а він! Хоч би раз замітив! Совєщанія, збори комітєту, бумажки, бумажки, бумажки! Згубили ви молодість мою, Павел Николаевич! Я, канєшна, й правда, дурна. Знала, шо у вас нєвєста. Но серцю ж не прикажешь!
Выдохнула. И в ужасе обнаружила, что плачет. Тихонько всхлипнула и горько добавила:
- Я працювать піду. Можна?
- Можно, - ошалело ответил Павел Николаевич Горский, чувствуя себя стопроцентным придурком.
Лизка вскочила и, одернув свой дурацкий пиджак, направилась к двери. Через две минуты в приемной снова загрохотала пишущая машинка, заглушающая всхлипы.
Эпилог
- Катя! Катя! Опаздываем! – Писаренко влетел в комнату, где на чемоданах уже сидела его жена. – Бедного Шмыгу за пьянство осудили, вынесли выговор, бригада за него поручилась и взяла на перевоспитание. Побежали, внизу Горский ждет! Зонт бери – дождь!
- От того, что ты будешь суетиться, быстрее не получится, - спокойно сказала Катя, поднялась с чемоданов и взяла в руки авоську с едой. – А Шмыгу жалко. Довела Майка своего Ихтиандра.
- Он больше на Евгения Леонова похож, - пробубнил Писаренко, подхватывая чемодан. И одновременно пытаясь забрать у Кати авоську. – Чем ты там себя нагрузила уже? Все-таки захватила банку груздей папаше?