Я говорил медленно, не торопясь. Рассказал о том, что бабули больше нет и что я остался один. Что продолжаю ходить в школу, теперь уже в старшие классы. Что зима, весна и лето прошли и наступила осень. Что как я ни старался, но книжную лавку придется закрыть. Но об этом не жалею и извиняться за это не буду.
Закончив рассказ, я тоже чуть отступил назад. Дора улыбнулась мне. Глаза у мамы по-прежнему безучастно смотрели в потолок. Но, поговорив с ней, я понял, что, возможно, это не было так уж бессмысленно. Мне подумалось, что в этом я чем-то схож с доктором Симом, который пек булочки ради своей умершей жены.
Чем сильнее я сближался с Дорой, тем больше у меня росло чувство странной неловкости за то, что у меня есть секреты от Гона. Может, и совпадение, но они всегда приходили в разное время и никогда не пересекались в лавке. Тем более что и Гон стал появляться у меня заметно реже — видимо, сам был занят какими-то другими делами. Но если приходил, все время как-то странно принюхивался:
— Что-то запах у тебя тут подозрительный какой-то.
— Что за запах?
— Да какой-то непонятный. — Он пристально посмотрел на меня: — Скрываешь что-то?
— Ну… Не знаю даже, что на это сказать…
Если бы он продолжил допытываться, я бы признался ему во всем и рассказал про Дору, но он почему-то ответил лишь:
— А, ну ладно тогда. — И все дальнейшие расспросы прекратил.
Примерно тогда же у него появились приятели из других школ. В округе их знали, это была местная шпана, многие сидели в той же колонии, что и Гон: кто-то вместе с ним, кто-то раньше или позже. Среди них особо выделялся один, по кличке Колобок, он был у них за главного. Я как-то видел его, они разговаривали с Гоном после школы. Несмотря на свое прозвище, Колобок был тощий как жердь — такой же высокий и сухощавый. Да вдобавок и руки-ноги у него тоже ветки деревьев напоминали. И только на концах этих веток выделялись пухлые колобки кулаков: словно к деревянной кукле с руками из прутиков прилепили комки сдобного теста. Но Колобком его называли не только за это. Я слышал, что, если ему что-то или кто-то не нравился, он своими огромными кулачищами отбивал противника словно тесто, превращая его лицо в кровавое месиво.
— Мне с ними по кайфу тусоваться, сразу общий язык нашли. А знаешь почему? Потому что они на меня ярлыки не навешивают, как другие. И не говорят: «Раз на тебе такой ярлык, то и поступать должен так-то и так-то».
Гон рассказывал мне о подвигах Колобка и его корешей. Он считал эти истории прикольными, мне же они такими совсем не казались, так что Гон один хохотал над ними и продолжал нести свою околесицу дальше. А мне больше ничего не оставалось, как просто молча его слушать.
В школе к Гону по-прежнему относились настороженно. Обеспокоенные родители других учеников продолжали названивать учителям, и я понимал, что, если Гон даст еще хоть один малейший повод, его немедленно исключат.
Но он больше никаких безобразий не устраивал и ни в какие истории не попадал, просто спал на всех уроках, положив голову на руки. Тем не менее его репутация с каждым днем становилась хуже и хуже. Я часто слышал, как дети тайком бросали ему вслед всякие ругательства.
— Может, мне им реально веселую жизнь устроить? Все равно ведь ничего другого от меня никто не ждет, — размышлял Гон, нарочито громко чавкая жвачкой, словно давая понять, что это его нисколько не задевает.
Тогда я подумал, что это он, как обычно, просто для красного словца ляпнул — Гон любил побахвалиться. Но оказалось, что это была не пустая угроза. Где-то в середине второго семестра[43] Гон действительно стал вести себя по-другому. Он сам старательно закапывал себя глубже и глубже, все словно вернулось в начало учебного года. Стоило кому-то посмотреть ему в глаза, как Гон тут же разражался потоками отборной брани. На уроках он сидел откинувшись на спинку стула, закинув ногу за ногу. Учителей он не слушал и демонстративно занимался своими делами. Если кто-то из преподавателей делал ему замечание, он поднимал взгляд и, всем видом показывая: «ладно уж, так и быть», нехотя садился нормально. В конце концов учителя вообще перестали ему что-то говорить, чтобы не тратить время и не прерывать спокойное течение урока.
Всякий раз, когда Гон устраивал такие номера, у меня внутри сердце словно придавливало камнем. Почти так же, как тогда с Дорой, когда ее волосы коснулись моего лица. Только теперь камень оказался еще более тяжелый и еще непонятнее было, откуда он взялся и что с ним делать.
43
Школьный год в Корее разбит не на четверти, а на семестры: первый семестр длится с марта по июль, второй — с августа по декабрь.