Но он сохранил медальон, единственный последний ключик. Ее напарник всегда был ярым сторонником всяких правил и протоколов, пока не столкнулся с тем, что сам он назвал «убийствами со свежеванием и переломами».
— Да, я нашел его.
— Прости меня, Гарри, — шепнула она, прижимая ладонь к его шершавой щеке. — Если бы я с большим вниманием относилась к тому, что ты делаешь...
— Не плачь, Лиззи. — Его голос был тяжелым и печальным. — Я нашел это... — Он взял ее подбородок в свою ладонь, но глаза его смотрели куда-то мимо. — А теперь и ты тоже должна найти.
Проследив за его взглядом, Элиза увидела, что он поднял медальон за цепочку на свет и теперь крутит его. Элиза часто заморгала, склонив голову набок. При вращении на скорости странная форма и гравировка преобразовывались в то, что Элиза никогда не замечала. Там по-прежнему был кот, но при вращении кулона этот кот улыбался им.
Чеширский Кот, прославившийся после книг Льюиса Кэрролла.
— Я вижу его, я на самом деле вижу его, Гаррисон, — прошептала она, чувствуя, как у нее начинает кружиться голова, — но что это значит?
Внезапно он резко прекратил вращение и зажал медальон в ее ладони.
— Мы тут все сумасшедшие. Я сумасшедший. Ты сумасшедшая.
От этих произнесенных нараспев слов по спине у нее пополз холодок. А Гарри принялся неистово чесаться и трястись, бормоча эту фразу себе под нос снова и снова.
Он скулил, как побитый ребенок, и отбивался от всех попыток Элизы успокоить его. Когда же Гаррисон принялся лихорадочно расчесывать ногтями свой затылок, ее охватил дикий страх. Господи, она снова сломала его и вернула в ту главу его жизни, которая был наполнена болью. «Нет, Гарри, я тебя так не брошу», — пообещала она себе, пытаясь как-то усмирить его.
В процессе борьбы она вдруг заметила рельефный шрам, прятавшийся у него под волосами над левым ухом.
— У тебя этого раньше не было, — прошипела она, чувствуя, как страх и жалость уступают место злости, давая столь желанную передышку от постоянной печали. — Все в порядке, Гаррисон, — прорычала Элиза, крепко сжимая его в своих объятиях, пусть только на одну минуту.
Широко шагнув к двери, она сильно ударила в холодную металлическую поверхность. Охранник только слегка приоткрыл дверь, но Элиза тут же втянула его в камеру.
— Что вы сделали с ним?
Упираясь, Томас пошатнулся, но восстановил равновесие, когда она отпустила его, показывая ему шрам Гаррисона. Бывший агент так разошлась, что принялась молотить его по голове.
Какое-то время Элиза даже не прислушивалась к протестам надсмотрщика.
— Это была одна из ран, с которыми он поступил к нам, мисс.
Гаррисон впал в неистовство, а Томас неожиданно обхватил Элизу и принялся выталкивать ее наружу. Она, вероятно, выбила бы ему зубы ногой, если бы ее бывший напарник не закричал отчаянно:
— ЛИЗЗИ!
Крик его затих, а лицо замерло в гримасе вопля. Прошло несколько секунд. Гарри посмотрел на нее и дрожащим голосом сказал:
— Помни, Лиззи, все мы — мыши в лабиринте. Поэтому неважно, куда ты идешь, потому что все равно куда-нибудь придешь. Ты обязательно достигнешь этого, если будешь идти достаточно долго. А когда ты наконец попадешь туда, у тебя будет место, чтобы отдохнуть, есть, пить. — Затем он вскочил на ноги и, вскинув руки вверх, прокричал: — ЧТОБЫ ЖИТЬ!
Его бессвязные речи воспринимались как какое-то обращение свыше, но она поняла его. Какая-то здоровая часть мозга Гаррисона пыталась пробиться обратно, домой. Элиза выпустила из себя весь воздух и позволила вытолкать себя из камеры. «Да, — подумала она, не отрывая взгляд от Гаррисона, — я поняла».
Томас запер дверь, из-за которой, несмотря на ее толщину, продолжали слышаться крики, а затем прислонился к стене. Он выглядел очень усталым.
— Мистер Торн сейчас уже не с нами, мисс. Теперь вы ничего вразумительного от него не добьетесь.