— Завтра у нас важное событие в городе [1], — Антуан укутал свой инструмент в мягкую ткань и положил в заплечный мешок. — Sermonem generalem и сожжение еретиков на старом кладбище. Помнишь, ты мне про спиритуалов рассказывал?
Джованни резко остановился. Дело спиритуалов казалось ему событием какой-то далёкой жизни: а ведь прошло всего полгода, как он трудился в авиньонской канцелярии над списком обвиняемых, пытаясь спасти Стефано.
— Вот, — кифаред взял его под руку и сам потащил в сторону ближайшей харчевни, — теперь их осудят окончательно, а четверых не раскаявшихся еретиков казнят.
Двое сопровождавших моряков аль-Мансура остались сторожить снаружи дверей. С друзьями увязался только Али, с любопытством таращивший свои огромные чёрные глаза с длинными ресницами по сторонам и прилагающий все усилия, чтобы держать руки на поясе. Мавр заведомо его упредил: за воровство здесь руки не рубят, а сразу затягивают на шее петлю, и если мальчик ослушается и притащит с собой хоть один нечестный денье, то мавр сам её затянет.
Брат Доминик искал Джованни, прислав в Марсель монаха. Служитель веры побоялся зайти в дом к Фине, и их краткий разговор с Антуаном проходил на площади. Кифаред всё честно рассказал. Больше из Авиньона никого не присылали.
— Нужно, чтобы ты поехал в Авиньон к брату Доминику и забрал мои вещи, — попросил Джованни, уже порозовевший от пива, — я передам для него письмо, тайно, — он осторожно вложил в руку Антуана свиток с записями Якуба, — пусть брат прочитает, а там решит сам. Я не могу ничего сказать или объяснить, потому что связал себя клятвой. Но я теперь несвободный человек.
Письмо исчезло в поясе Антуана, будто его и не было, а сам кифаред, не скрывая удивления, подался вперёд:
— Это как?
Джованни рассказал ему про корабль, смерть Стефано, кораблекрушение и чудесное спасение аль-Мансуром:
— Я поклялся быть его слугой. И только поэтому я сейчас спокойно сижу рядом с тобой в этом чудесном месте, а не стою на невольничьем рынке где-то в сарацинской земле. Понимаешь?
— Тебе нужна помощь? Можно же просто позвать городскую стражу!
— Нет! — Джованни покачал головой и нахмурился. — Мои дела пока идут в полном порядке. Аль-Мансур не желает мне зла.
— А как же Михаэлис? Ты оставил его? Любовь прошла?
— Не прошла, — ответил Джованни сквозь сжатые зубы, и его кулаки невольно сжались. — Но наши пути всё больше расходятся. Я не знаю, что Господь приуготовил мне в будущем, но я могу никогда не встретиться даже с тобой, если сейчас начну бунтовать или нарушу свою клятву. Ты понимаешь меня?
Антуан задумчиво кивнул:
— Ты хочешь пройти по тонкому мосту, чтобы тебя никто не убил ни за нарушение клятв, ни за неверность, ни за то, что ты бросил своего церковника. Так?
— Ты прав. На это понадобится время. Может быть и целая жизнь. Но шлюхи живучи, ты же знаешь! — Джованни заставил себя улыбнуться. — Завтра встретимся во время казни, хочу послушать приговор. Я передам тебе деньги на поездку в Авиньон и записку брату Доминику. Забери мои вещи. Все. Там в сундуке письма от Михаэлиса, надеюсь, что никто до них не добрался — они хорошо спрятаны. Мне же нужно вернуться на корабль.
Допив до конца свои кружки, друзья распрощались, условившись о месте следующей встречи.
Наутро торговый город уже бурлил в предвкушении великого зрелища. К утру узкие ворота еле справлялись с наплывом горожан, устремившихся в сторону кладбища блаженной Марии из Экса, а там они встречались с не менее большой толпой прибывших жителей окрестных селений, монахов и путников в простой одежде. Знатные сеньоры тоже не обошли вниманием предстоящее празднество, а оно и было таковым — после Пасхи минуло ровно семь дней [2]. Колокола звонили беспрестанно, перекликаясь со своими собратьями в маленьких приходах по всей земле Прованса. Именно сегодня Священный Престол намеревался завершить борьбу, не прекращающуюся уже более пятидесяти лет и направленную на подчинение всех неспокойных движений среди монашествующей братии и так называемого «третьего ордена святого Франциска» среди мирян.
И весь Божий мир, казалось, откликался на это воззвание: яркое тёплое солнце скользило по высокой голубизне небосвода. Зеленые холмы были усеяны цветами, на них пасся тучнеющий после долгой зимы скот, приуготовляя себя к рождению телят и ягнят. На возделанных полях поднимались свежие ростки будущих пшеничных колосьев. Птицы вили гнёзда в садах, а на деревьях появились первые завязи щедрых плодов.
Помост, где собирались зачитать приговор, был украшен цветными полотнищами, стоящие внизу монахи держали кресты и молились. Возвышаясь над людьми, в праздничных одеждах сидели судьи, подписавшие приговор — каноники и уважаемые сеньоры, министр францисканцев-миноритов в Провансе Стефанус Альберти, епископ Марселя Раймунд и главный обвинитель — Михаил Монах, инквизитор heretice pravitatis Арля, Экса, Амбрёна и Виенны.
Джованни, опираясь на руку Антуана Марсельского, стоял достаточно далеко, чтобы разглядеть чётко черты лица инквизитора, которому всю прошлую осень готовил свои отчёты, но главное, что беспокоило его больше — имена. Кто именно из этого длинного списка сегодня окажется у позорного столба?
Брат Михаил начал с наиболее «лёгкого» приговора, оказавшегося по своей сути наиболее тяжелым испытанием. Брат Бернард Аспа, профессор юриспруденции, был приговорён к пожизненному заточению и ношению на одежде двух крестов желтого цвета, поперёк груди и на спине. И в случае, если он сбежит из тюрьмы или откажется от крестов, то брат передаётся светским властям для последующей казни путём сожжения на костре.
Далее, Иоанн Барави из Тулузы, Деодат Михаэлис, Гийом Сантонис и Понций Роша, дьякон из Нарбонны, осуждались за то, что утверждали: «святейший отец и господин, господин Иоанн, милостью Божьей, Папа XXII не имел и не имеет права и власти создавать некие декларации, сочинения и спорные предписания, в форме приказания или декреталия этого римского понтифика, почитаемого советом святой коллегии кардиналов, и спешно, без тщательного обсуждения, издавать под одобрением Господа и объявлять блаженному Франциску, провозглашая мир в ордене, утешением и верностью, чем начинается Quorundam».
Перечисление длинного списка из имён, кому приговор «зачитывался в присутствии», Джованни уже плохо осознавал: епископы, аббаты, прелаты, приоры, монахи, воины, судьи, нотарии — все они решили, что маленький и не утративший мужества до последнего часа Понций Роша виновен и его нужно умертвить. Седмицу назад Джованни и сам вынес свой смертный приговор Алонсо Понче, но разве можно сравнить злодеяния арагонца с убеждённостью в своей правоте Понция, который никому и никогда не чинил обид? Разве тяжесть проступка Понция перед лицом Господа равна преступлениям Понче? Даже Джованни, палач арагонца, дал тому возможность восстать в теле и раскаяться на Страшном Суде, а четырём спиритуалам марсельские палачи такой милости не оказывают, почему?
Как мог величайший страдалец Иисус Христос позволить служителям своим творить беззакония именем Его? Он — не мог! А значит, прав был брат Май и другие, кто говорил и говорит, что Римская церковь уже давно не принадлежит Ему, а действует по воле Антихриста, преследуя честных людей.
Вера в справедливость, великодушие, праведность праведников оказалась окончательно сломленной. Джованни заплакал. Ощутимый толчок в бок от Антуана вернул флорентийцу разум.
— Осуждённых везут! Рядом с нами проедут. Так чего мне на словах брату Доминику передать?
«Брату Доминику? — Джованни принялся озираться по сторонам, надеясь ухватить взглядом хотя бы часть повозки. — А он же меня предупреждал! Точно! Только я опять прослушал: костры опять разгорятся, и Великого понтифика назовут Антихристом!»
Антуан подхватил его за пояс и крепко к себе прижал. Толпа уплотнялась. Стражники пиками прокладывали себе путь, оттесняя людей и освобождая путь повозке. Толстая длинная палка, которую держал охранник, упёрлась Джованни в живот. Повозка медленно двигалась, проплывая сквозь людей. Осуждённые — измождённые длительным заключением и ежедневными страданиями, одетые в длинные камизы из грубого сукна, сидели, скованные общей цепью, и молились.