***
Однако аль-Мансур не спешил их отпускать: после купания Халила мавр сделал приглашающий жест Джованни вернуться обратно в помещение на корме под ногами кормчего. За ними зашел еще один человек, тоже родом с Востока, но незнакомый флорентийцу. Этот человек тихо проскользнул мимо к низкому столу, где стоял кувшин с водой и чашки, пристроил рядом масляную лампу, пару раз стукнул кресалом и поджег фитиль. Затем он разложил принесённый с собой свёрток с врачебными инструментами.
— Что это? — Джованни захолодел, подозревая нечто ужасное, что готовилось для него, и крепко схватился за запястье аль-Мансура, прижимая его ладонь к своей груди, совершенно непроизвольно умоляя о защите.
Мавр обнял его за шею и прижал к себе, с нежностью перебирая пальцами волосы на затылке:
— Мы чуть не забыли еще об одном важном деле. Франческо Лоредан — бывший раб. У него должно было остаться клеймо с именем хозяина на теле. Я не нанёс тебе его раньше, чтобы сохранить всё в тайне, а если сделать сейчас, то клеймо будет выглядеть свежим.
— И что же, — у Джованни пересох рот и язык прилип к гортани, — ты задумал?
— Если Франческо Лоредан, вступив на родную землю в Таренте, попытался свести своё клеймо, то не возникнет такого сомнения. На твоей спине много шрамов, лекарь нанесёт раны в нужных местах. Только там. Заживать будет долго, но ни в каких новых местах повреждений не будет, — аль-Мансур говорил спокойным шепотом, не уговаривая, а больше успокаивая перед неизбежным.
Когда мавр упомянул о шрамах, в сознание Джованни нахлынули воспоминания о той боли, которая сопутствовала их появлению. Тело напряглось, комната перед глазами качнулась, а ноги потеряли опору и перестали ему подчиняться.
— Будет больно. Но я буду с тобой и разделю твою боль, — аль-Мансур заставил Джованни поднять лицо, одной рукой удерживая его тело, и встретиться с ним глазами. — Если бы я тебя не любил, а только использовал в своих целях, стал бы я сейчас такое говорить?
— Ты мне уже много чего влил в уши. От моего желания сейчас уже ничего не зависит! — ответил флорентиец, всматриваясь в золотые искорки, вспыхивающие в тёмных глазах мавра. Обратной дороги и вправду не было, некуда было отступать. Позади лежали еще тлеющие головешки воспоминаний о прошлой жизни, в которой сердце горело страстью, а мечты, подобно радужным крыльям ангела, поднимали к вершинам неба. И он внезапно осознал причину той безотказности, с которой эти люди подчинялись: решение принималось более сильным, не предлагая выбора и рассуждений второй стороне.
Джованни всё же сделал шаг назад, но лишь затем, чтобы отстраниться и дать себе свободу развязать пояс и снять одежду, обнажая торс. Мавр оставил его, налил в кружку воды, затем достал из маленького сундучка, окованного железом, стеклянный сосуд с очередной своей колдовской настойкой, добавил в воду несколько капель:
— Пей. Это притупит боль.
— Куда мне лечь? Или встать? — вода была горькой на вкус. Джованни поморщился, выпив залпом предложенное снадобье — вытяжку из маковых зёрен.
Мавр быстро взглянул наверх, прикидывая, где самое освещенное место. Положил две подушки одну на другую, уселся сверху, широко расставив ноги:
— Иди сюда, встань передо мной на колени. Вот так. Обними меня, подбородок на плечо. Этот лекарь очень опытный. Наше врачебное искусство лучше вашего. Раны быстро заживают.
Лекарь вложил в рот Джованни деревянную палку, сказал, чтобы тот сжал ее крепко зубами. Обратил его внимание на то, что все ножи чистые, и он будет каждый раз их прокаливать на огне. Настойка начала действовать, глаза закрывались, а сознание уже еле цеплялось за слова мавра, указывающего лекарю на места шрамов на правом плече и там же под лопаткой, ближе к позвоночнику:
— Сначала здесь лекарь сделает несколько проколов иглами, вотрёт краску. Затем там же сделает надрезы кожи. Просто срежет шрам. Часть краски останется, это будет указывать на то, что клеймо было.
Смоченная раствором, по запаху похожим на дистиллят брата Беренгария, тряпица приятно холодила и иссушала кожу. Уколы множества игл, приделанных к дощечке, которую лекарь вбил в спину маленьким молоточком, не оказались столь болезненными, краска щипалась и жгла, но вполне терпимо. Лекарь вновь очистил место нанесённой раны и взялся за нож, устроив Джованни путешествие в Преисподнюю. Лишь одна мысль спасала и поддерживала посреди кипящей боли, слёз, сдерживаемых деревяшкой криков, застревающих в сведенных челюстях, треска ткани раздираемых одежд аль-Мансура, что Господь Иисус Христос получал схожие мучения, когда били его плетьми у столба. Лекарь прикрыл рану влажной повязкой, и пытка повторилась снова. Руки и колени аль-Мансура, будто путами, крепко удерживали тело флорентийца, не давая тому дёрнуться. На ухо мавр шептал ободряющие слова, но на своём колдовском языке, которые Джованни не понимал, лишь улавливая их ритм, и старался дышать одним вздохом вместе с аль-Мансуром.
Когда же всё было закончено, а лекарь закрепил повязки на теле и исчез, аль-Мансур умыл опухшее от солёных слёз лицо Джованни, усадил измученного флорентийца верхом на свои бёдра и долго с нежностью целовал, пока тот не пришел в себя, потрясённый тем, что всё, наконец, закончилось.
— Если опять вернётся боль, будешь пить по капле, — мавр вложил ему в пальцы маленький флакон с густой коричневой жидкостью и сжал. — Лекарь оставил истолченные травы, ромашку, иссоп, смолу бделлия, масло абрикосовых косточек. Знаешь, как смешать, нанесёшь на раны. Али, может, еще мал, но Халил разберётся, чем помочь. Прости меня за всё, мой золотой тигр, — он запустил пальцы в волосы Джованни, отводя их назад, открывая лицо и расправляя вьющиеся локоны по плечам, — но я всё сделал, чтобы вложить ключи от дверей сокровищницы в твои руки. Буду ждать от тебя добрых вестей.
***
К полудню марсельских порт не утратил своей крикливой пестроты и деловитой суетливости, просто утренних продавцов свежей рыбой сменили те, кто привёз свои товары, предназначенные для перемещения морем в другие города, в основном — некрашеное сукно, пеньку, кожевенные изделия, железные заготовки, древесину, сыры, воск, домашнюю птицу. И на вырученные деньги здесь же можно было закупить соль, зерно, пряности, оливковое масло, чьи запасы в северных городах истощились за время зимних месяцев. Солнце уже разогрело серые камни отмостки, зловонный запах разлагающейся рыбной требухи собрал крикливых чаек, которым устраивали настоящий пир, выливая бочки с помоями прямо рядом с берегом. Море поглощало и забирало в себя всё.
Чтобы добраться до нужного корабля, пришлось сначала спуститься на берег, пройти шагов пятьдесят вдоль набережной сквозь людскую толчею к следующей пристани и цепочке из кораблей и лодок. Али нёс на себе все запасы продовольствия и чистой воды. За ним, стараясь не отставать, Халил и Джованни, тащившие тяжелый сундук, обмотанный теперь и толстыми верёвками, чтобы не рассыпался по дороге. Кошели с монетами были уложены на дно, флорентиец забрал себе около ливра, спрятал на теле и в своей лекарской сумке, которую перебросил через здоровое плечо. На спину Халила тоже был взвалены две свёрнутые в трубу толстые циновки и плащи для обустройства места для ночлега.