Джованни шел с осторожностью, пребывая во власти выпитого настоя. Окружающий мир размазывался яркими пятнами, то ускоряясь, то замирая, только спина Халила, идущего впереди, просматривалась очень чётко, хотя мысли были ясными. Ощущение жара во всём теле заставляло сильно потеть. Флорентиец с чувством отвращения вспоминал своё прошлое путешествие из Марселя в Пизу в трюме корабля, наполненного крысами. Обратная дорога тогда была полегче: он заплатил больше, но за место на верхней палубе рядом со сложенными сетями. От них пахло тиной и тухлыми мидиями, но это было намного лучше, чем кормить блох и наблюдать за жизнью крыс.
«Святой Януарий»! Джованни рассмеялся, насколько смог из-за ноющих ран, увидев, что они направляются именно к этому кораблю. По всей видимости, его владелец неплохо зарабатывал на перевозке людей и их грузов, не отклоняясь от курса и не опаздывая. Хотя, как выяснилось, корабль задержался именно в ожидании Джованни и его спутников, за которыми сразу убрали мостки и принялись отвязывать удерживающие канаты и расправлять парус. Плата за проезд была внесена аль-Мансуром заранее, и, к великому счастью флорентийца, капитан указал им на место ближе к носу корабля, где лежали мешки и узлы со свёрнутой кожей, приготовленной для более тонкой выделки:
— Здесь будет всегда тень и мало ветра, — им выделяли самое лучшее, что можно было предложить. Из раскрытого зева трюма доносилось блеяние коз, утомлённых жарким и спёртым воздухом. Другие пассажиры, около двадцати человек, в основном торговцы и одна семья с двумя детьми-подростками, не спешили забраться внутрь, и, столпившись со стороны кормы, наблюдали за отплытием.
Кинуть прощальный взгляд на судьбоносный город у Джованни не было никакого желания и сил, Али же, напротив, чуть ли не вытанцовывал рядом, умоляюще теребя его рукав.
— Иди, — понизив голос до полушепота, согласился Джованни, — только осторожно, мы уже не на корабле аль-Мансура. Здесь нет твоих соплеменников.
Вдвоём с Халилом они разложили, принесённые с собой циновки, покрыв их сверху плащами. Джованни по достоинству оценил щедрость капитана: с одной стороны путников прикрывал борт судна, с двух других, делая почти невидимыми, — сложенные грудами товары. Очень хотелось лечь на живот и заснуть, заговаривая зубы боли в спине, но флорентиец развязал мешок с припасами, достал из него свежие пироги с рыбой, отрезал несколько кусков от головки сыра, налил в глиняные кружки воду из бурдюка. Халил тихо благодарил на мавританском за всё, что Джованни ему передавал, ел жадно, видно было, что очень голоден.
— Спасибо, — флорентиец повторил это слово несколько раз на своём родном языке, заставляя Халила его выучить. Тот выглядел сильно уставшим, хотя и сидел напротив с выпрямленной спиной. Наблюдая за ним, Джованни переносил мысли о своём спутнике на самого себя, что именно так и его всегда воспринимают окружающие люди — соблазняющим, вызывающим томление, независимо от того, какая боль или упадок сил терзают изнутри. Несколько раз ловил на себе быстрый взгляд нового товарища, выпущенный из-под густой занавеси ресниц, всё больше убеждаясь в своей правоте, что их роли поменялись, и он сам становится жертвой тайных желаний.
Покончив с обедом, Джованни со вздохом притянул к себе лекарскую сумку и принялся перебирать снадобья. Размотал тряпицы на своих запястьях, уже не было смысла скрывать раны. Корабль, подгоняемый гребцами, вышел из марсельского порта в открытое море. Но его пассажиры так и остались на корме, делая вид, что теперь наблюдают за трудом кормчего, управляющегося с рулевым веслом [1].
— Ложись на бок, пока до нас никому нет дела, — Джованни протёр руки смоченной в воде тряпицей и набрал кончиками пальцев немного мази, которая уже много раз помогала ему в лечении собственного зада, склонился над Халилом.
«Талантливый кормчий», как окрестил его про себя Джованни, следующим именем после «восточной шлюхи», повернулся к нему спиной, поддергивая на себя подол камизы и обнажая своё стройное бедро, почти идеально гладкое, покрытое негустыми мягкими волосками, сливающимися по цвету со смуглой кожей. Тавро у Халила располагалось именно там, под выпуклостью ягодичных мышц. Чёрное и вытянутое, по форме напоминающее взлетающего журавля, сплетенного из вязи мавританских букв. Возлюбленный.
«Разве могут так звать хозяина, как и его раба?» — подумал Джованни, запуская руку под ткань.
— В тебя, когда сюда этот аль-Ашраф вёз, проникали, или только сегодня аль-Мансур? — его пальцы осторожно коснулись ануса и начали поглаживать, распределяя мазь по неплотно сжатым стенкам. Халил тихо застонал. — Больно?
— Всё хорошо, господин. Меня не трогали, господин.
— Вот только врать мне не надо! — возмутился Джованни. Он вновь почувствовал внутри себя злость, подогреваемую жаром, исходящем от полученных ран. — Если не трогали, должно быть больно, если каждодневно трахали, то нет.
Халил приподнял голову и упёрся во флорентийца внимательным взглядом. Тот вынул руку, смутившись и воспламеняясь от волны крови, что мгновенно прилила к паху. «Я лекарь, я сейчас лекарь. Проклятие! А мой больной — ходячий, точнее, уже лежащий подо мной светоч притягательного вожделения».
— Я не лгу! Вы не причиняете мне боли, мне приятно. От ваших рук.
— Ладно, — Джованни сглотнул слюну и зачерпнул пальцам следующую порцию мази. — Только называй меня теперь на моём языке — «синьор». Пока без имени.
***
[1] управление кораблём с помощью штурвала и судового руля изобретут через несколько лет венецианцы.
========== Глава 8. Поддавшись плену глаз ==========
Али вернулся, когда Джованни заканчивал заматывать тряпицей второе запястье Халила, тщательно подсушив натёртые железными кандалами открытые раны. Сосредотачиваясь на лекарском искусстве, стараясь не встречаться глазами, но постоянно чувствуя на себе — щеках, губах, руках, — изучающие касания теплой волны чужого взгляда, заставляющей сердце биться чаще, пальцы дрожать, а тело — покрываться капельками пота. Мысли терялись, слова застревали глубоко в горле, но будто читались чудесным образом, стоило шевельнуть сухими губами, чтобы глотнуть освежающего ветра. Халил протягивал к нему запястья и поворачивал по мере необходимости, когда с одной стороной было покончено. Его кисти рук, подвижные, тонкие, но сильные, с цепкими пальцами, крепкими ладонями и мозолями, натёртыми веслом или рукоятью меча — определить точно у Джованни не хватало знаний, — казались созданными как для труда, так и для упоительной ласки.
«Святой Януарий», подхваченный ветром в натянутых парусах быстро плыл вперёд, покачиваясь вверх-вниз и с брызгами рассекая носом зеленые волны. Берег почти скрылся из вида, хотя угадывался со стороны левого борта серой дымкой. Морской ветер был сильный, на открытом пространстве, начинал хватать за одежду и сбивать с ног. Многие пассажиры судна залезли в трюм, на верхней палубе остались лишь те, кто мог держаться за веревки, прикреплённые к бортам, остальное капитан запрещал даже трогать.
Мальчик, хотя и явно был голоден, не мог усидеть на месте, отломил себе несколько ломтей хлеба и намеревался опять умчаться прочь. Лишь осторожно спросил, где здесь можно помолиться, поскольку полуденный час был безбожно пропущен. Джованни тяжело вздохнул, продолжая прятать взгляд за полуопущенными ресницами, пальцем указал сесть рядом и внимательно выслушать.
— Ты помнишь, как мы плыли сюда, Али? — тот нетерпеливо кивнул, когда флорентиец на него требовательно посмотрел. — Все на корабле соблюдали время молитвы, а я сидел в стороне. Очень тихо и незаметно. Никто не подозревал, что в это время я тоже обращаюсь к своему Богу. Теперь и ты, и Халил будете делать точно так же. Иначе смерть, — глаза Али расширились от ужаса, — да, только так! Вы называете нас «неверными», а мы — вас. Это христианский корабль и земля, к которой он пристанет, христианская. Пока вы рядом со мной, вам не посмеют причинить вред, но стоит отойти на пару шагов в сторону… А обещал помочь научить вас нашему языку. Повторяйте прилежно.