— Конечно, мне нужны правдивые слова. Если мы втроём не будем друг другу доверять, то… — Джованни смолк, внезапно осознав, что им троим есть многое, что скрывать друг от друга и откровенность не так уж важна. Врать будут все, начиная с него самого. — Я не то говорю. Мы разные, но нас зачем-то собрали вместе, чтобы мы, помогая друг другу, добились некоторой цели. Давайте так: заключим договор, каждый из нас поклянется не скрывать своих мыслей о друг друге. Чтобы не копилось внутри недовольство, раздражение или непонимание. Я доходчиво говорю?
Али переглядывался с Халилом, сидящим за спиной Джованни, но все мысли были выписаны у него на лице: пусть начнёт с себя, а нас за дураков не держит! Халил продолжил осторожно прикасаться к ранам сильно щиплющим дистиллятом.
— Хорошо, — флорентиец попытался рассмеяться между шипением от остро возникающей и быстро покидающей боли. — К вам обоим. Я верю в моего Господа, власть Святой Римской церкви и право Великого понтифика, а всех остальных считаю еретиками, но… молча. Справляйте свою веру, как хотите, но об этом никто не должен знать, видеть и догадываться. У нас даже тех, кто в Бога верит, но неправильно толкует священные слова книг, сжигают на кострах. Ищите запирающиеся комнаты, уходите в лес, прячьтесь, там и творите молитвы. И этого не должен видеть даже я. А вас уже будут подозревать в дурных делах: из-за внешности, цвета кожи. Поняли?
Али кивнул и помрачнел лицом. Халил глухо произнёс:
— Si, signor.
— Теперь о каждом из вас. Мне нравится твоя живость ума, Али, но часто появляется желание тебя выпороть. Аль-Мансуру ты так дерзить не смел, почему со мной иначе? А тебя, Халил, — Джованни повернул голову, встретившись с теплым светом тёмно-карих глаз, в которых пряталось нечто притягательное и необъяснимое. — Хочу! Иногда просто трахнуть, иногда поговорить о всех наслаждениях любви. Поцеловать. Вот сейчас… когда вижу твой полуоткрытый рот и зубы, прикусывающие край губы. Но не решаюсь. Без насилия. Я был достаточно откровенен? — Джованни нехотя отвёл взгляд от тёмно-вишнёвой губы и посмотрел на Али. — Я кому-нибудь из вас этой ночью что-нибудь сделал, за что должен покаяться?
— Мне нет, — Али не утратил своего красноречия. Несмотря на юный возраст, он уже многое видел, знал и понимал, поэтому считал себя вполне взрослым. — А Халилу придётся плащ постирать.
========== Глава 9. Укрощающий бури ==========
От автора: мне стоит обратить внимание читателей на корабли и их типы, которые я описываю (в принципе, что вижу, то и пишу:)). Как вы понимаете, мы можем только судить по рисункам и копать «мусор», который выдаёт гугл, поскольку корабли XIII-начала XIV века изучаются крайне смутно: больше известна венецианская галера, генуэзский и ганзейский торговые корабли. А что там еще в море плавало и строилось на верфях в разных странах можно только догадываться. Поэтому, в общих чертах скажу, чем корабль аль-Мансура отличается от «Святого Януария».
У обоих есть «кормовой руль» — два длинных весла, опущенных в воду, которые придают кораблю устойчивость на воде и управляют его манёвренностью. Использование «навесного руля», привычного нам по картинкам галеонов и бригантин, началось постепенно и приобрело массовость только к 50-м годам XIV века.
Корабль у аль-Мансура меньше, на корме нет выносной площадки, на самой верхней точке — место для рулевого, человека, который управляет вёслами, соединёнными между собой системой рычагов и канатов. Под его ногами закрытое помещение, выходящее на палубу. Там же стоит маленькая мачта. Большая мачта вынесена ближе к носу корабля.
У «Святого Януария» на корме выносная площадка с закрытым помещением-домиком, под ней находится рулевой, управляющий вёслами с помощью рычагов и верёвок. Обе мачты равны по длине: одна в середине судна, а другая ближе к носу у надстройки (выносной площадки) на носу.
Человек, управляющий рулём корабля, обычно сидел на специально оборудованном месте, похожем на широкое кресло, и в двух руках у него были две палки (или верёвки), вставленные в определённую систему рычагов, крепящихся к вёслам. С помощью них он управлял и углом, под которым стояли лопасти, и степенью погруженности рулевых вёсел в воду. То есть движущая сила корабля — ветер в парусах или работа гребцов на бортовых вёслах, а направление и курс задаёт человек, управляющий рулём, «рулевой» или «кормчий».
***
«Значит, мне не приснилось», — с некоторой долей торжества отметил про себя Джованни. Обернулся, чтобы вновь задержать свой взгляд на губах Халила, теперь отмеченных слабой улыбкой. Флорентиец не смог считать эмоции восточного раба по густому кружеву ресниц, пока тот внезапно не поднял на него свой взгляд. Внутренности свернулись в тугой узел и кровь забурлила в венах. Еще мгновение, и Халил вновь рассматривал кисть своей левой руки, остановившую движение на середине пути по спине Джованни, между нижними рёбрами и талией.
«Проклятие!» Плечи захватил прохладный утренний ветерок, заставивший поёжиться от холода. Пылая изнутри, флорентиец и не заметил, что немного подмёрз снаружи, и кожа на предплечьях уже покрылась пупырышками:
— Ты закончил? Покажи, как выглядит, — Али, повинуясь приказу, сунул ему под нос ступку. — Хорошо, передай Халилу, — Джованни достал из лекарской сумки деревянную лопаточку и, не оборачиваясь, протянул через плечо назад. — Али, тебе всё же следует ответить: ты будешь слушаться меня и относиться с уважением? Твой хозяин — аль-Мансур, я — нет. Но аль-Мансур приказал тебе следовать за мной, как младший брат за старшим. А мне приказал заботиться о тебе, как о своём младшем брате. Ночью ты вовремя дал мне лекарство, ты молодец! Проявляй такую же чуткость к своим спутникам. Вспомни, как мы уже вместе путешествовали, и у каждого были свои обязанности. Не было такого, чтобы ты праздно камни в море кидал, а другие ветки для костра собирали.
— Я всё понял, — согласился мальчик, и всё же посмотрел на флорентийца с озорным прищуром, — только вот и тебе, господин, нужно учесть: мне всё интересно и тяжело уйти от искушения. Меня аль-Мансур редко в города одного отпускал, боялся, что украдут.
— Правильно, что боялся, ты уже в возраст вошел, — внезапно строгим голосом проговорил Халил, размазывающий снадобье по ранам, медленно и осторожно, будто растягивал время. Его тёплая ладонь теперь переместилась на живот Джованни, заставив непроизвольно его поджать, и теперь поглаживала выпуклые мышцы. «О стирке плаща теперь можно не волноваться. У нас взаимное согласие!» — с радостью подумал флорентиец и попытался защитить весь христианский мир в своем лице:
— В моих землях детей не крадут. Ради таких целей. Смертный грех. Но продают, их же отцы, — добавил он, немного подумав.
— Так чего же мне тогда бояться? — удивлённо воскликнул Али.
— Злых людей. Тех, кто потерял надежду вернуть Иерусалим и Гроб Господень. В них нет мужества взяться за оружие и сражаться с сильными мужчинами, но хватает наглости обижать женщин и детей, кто не может себя защитить. Скромных, миролюбивых или тех, кто отличается от них по вере. Minority. Его всегда можно найти в едином большинстве, объявить врагом и уничтожить. А после — изыскать новое.
— Зачем? — спросил уже Халил. Для Али такое объяснение показалось слишком сложным и он сразу потерял интерес к разговору, принявшись рассматривать камешки, вытащенные из-за пазухи. — Повязку закрепить?
— Нет, снадобье прилипло к коже и будет лечить. Помоги мне надеть камизу, — откликнулся Джованни. Тёплые руки вновь огладили его застывшие плечи, расправляя рукава, и заботливо завернули в плащ.
— И все же объясни мне, — Халил плавно перетёк на ложе, подперев щёку рукой, и сплёл пальцы свободной руки с пальцами Джованни. Он продолжил свою игру: храня молчание в движениях тела, завораживал полуулыбкой и пронзал сладким ядом своих стрел, выпускаемых при каждом взмахе ресниц. — Зачем вы ищете себе врагов?
— Что сделаешь ты, если в твоём прекрасном белорунном стаде заведётся чёрная овца? Ты знаешь, что лечить её от черноты бесполезно. Ты ее зарежешь. Потом тебе покажется, что шерсть у некоторых овец недостаточно белая, густая или шелковистая. Причину найти несложно, когда хочешь видеть перед собой идеальную красоту, радующую твой взор, и только ей служить. Овцы, которых ты зарезал, и есть minority. Понимаешь меня? — Джованни наклонился над своим восточным спутником, услаждая свой взор смуглой и чуть алеющей кожей щек, на которой появились признаки растущей бороды, и перешел на шепот. — Каждый из нас — minority, меньшинство, которое по-своему портит божье стадо. И живы мы пока лишь потому, что настолько ничтожны, что теряемся посреди большинства. Мы имеем власть над людьми, но неявную, и поэтому не так легко нас найти, хотя и ходим постоянно по тонкому волосу, который в любой момент может оборваться.