Халил вернулся, спокойный и отрешенный от царившей вокруг суеты, помог своим спутникам развязать удерживающие их у мачты путы.
— Ты как? — участливо спросил Джованни, но восточный раб лишь несколько раз кивнул, сел на прежнее место и прикрыл глаза.
— Дай ему отдохнуть, — Али присел на корточки напротив и участливо погладил Халила по щеке. Тот глубоко вздохнул, но глаза не приоткрыл.
Джованни помог морякам закрепить грузы и восстановил привычную обстановку вокруг их загороженного от всех ветров уединённого места на палубе. Сундук оказался в целости, и флорентиец надеялся, что вода не успела проникнуть внутрь сквозь толщу кожи. Солнце утопило их в жарких объятиях, и наверху не осталось и места, где бы не сушилась чья-либо камиза. Все пережившие бурю бесстыдно обнажались до брэ, зная, что если не высушить одежду сейчас, то с наступлением прохлады ночи можно здорово настрадаться. Али не пришлось упрашивать: он не только разделся сам и развесил сушиться плащи, но и ухитрился стащить с Халила верхний халат, оставив того смотреть сны в одной лишь камизе.
— Я мазь принёс, пригодится! — перед Джованни стоял кормчий и протягивал глиняный горшочек.
— Какую мазь? — непонимающе уставился на него флорентиец. — Вроде лечить пока некого!
Кормчий усмехнулся и кивнул в сторону Халила:
— Ты ему рубаху задери и всё поймёшь. Мокрые канаты руками крутить и вёсла держать — это тебе не шутка. Вроде заматываешь себе руки, а оно всё равно где-нибудь да кожу подерёт! Будто в цепях держали.
Джованни замер на месте, продолжая сжимать в руках дар рулевого. Тот давно отошел, вернувшись на своё место, а флорентиец никак не мог привести мысли в порядок. «Может быть, Халила никто и не неволил? Запястья он себе стёр, когда корабль аль-Ашрафа из шторма выводил. А я — жалостливый. Надумал себе невесть что, а меня в этом предположении поддержали. Нет. Аль-Мансур его точно трахнул, в этом сомнений нет! Зачем себя сдерживать, раз уж случай представился? Если же Халил здесь по доброй воле, то…» — Джованни, раздумывая, почесал затылок. «Пользуйся!» — сверкнул в его сознании заговорщицкой улыбкой аль-Мансур.
========== Глава 10. Тучи над морем ==========
На палубе «Святого Януария» продолжалось суетливое движение: после первых трудов, связанных со всеобщим спасением, начался подсчет убытков. Из трюма выволокли трупы четырёх коз, а люди жаловались и стонали, показывая друг другу вывихнутые пальцы, разбитые головы и локти, синяки на рёбрах и бёдрах. Джованни мысленно уговаривал себя оставаться в стороне и не вмешиваться. Едва затянувшиеся раны на спине саднило от въевшейся в них соли, а на животе вздулись толстые тёмно-бордовые полоски — следы от верёвок, которыми он привязал себя к мачте.
— Али, ну что там? — нетерпеливо бросил он мальчику, который был сейчас занят перебиранием их вещей внутри сундука.
— Книги ваши не пострадали. Наша одежда сухая.
— Халил! Хали-и-ил! — громко позвал Джованни, но восточный раб никак не отреагировал на голос. Флорентиец присел перед ним, осторожно убрал мокрые пряди волос с лица, подхватил пальцами за подбородок, потянул на себя, встречаясь с затуманенным усталостью взглядом. «Все силы отдал. Только бы не заболел!» — Проклятье! Али!
Флорентиец, напрягшись, подхватил своего спутника, обняв сзади за плечи, и подтащил к тому месту, где были разложены их вещи. Оказавшись в лежачем положении, Халил лишь застонал, переворачиваясь на бок, и подтянул колени к животу. Руками он не шевелил, они обвисли, словно срезанные плети лозы. Джованни обернулся к Али: мальчишка, несомненно, пережил сильный испуг, хотя в бурях бывал уже не раз. Сидел, обхватив себя руками за узкие плечи, и не сводил глаз с лежащего без движения Халила.
Джованни уже встречался с подобным, когда только начал осваивать начала лекарской науки в Агде. Подмастерье горшечника долго удерживал груженую повозку со сломанной осью силой рук, пока его мастер метался в поисках помощи на пустынной дороге. При починке городских стен один из строителей своим телом не давал повернуться колесу, на которое крепился тяжелый груз камней, почти поднятый наверх, пока колесо не удалось вставить обратно и закрепить в пазах. Один из угольщиков спасал свой заготовленный товар от непогоды и прошагал с двумя тяжеленными мешками на плечах целый церковный час, пока не достиг городских стен. Уголь свой спас, но упал и чуть не помер от холода, если бы не городская стража, которая его обнаружила у ворот.
— Всё будет хорошо, — постарался придать своему голосу твёрдость Джованни. — Его нужно переодеть в сухое, положить на мягкое. Где снадобье, что аль-Мансур нам дал?
Однако забрать флакон из рук Али Джованни не успел.
— Вот вам в благодарность, — капитан «Святого Януария» со стуком опустил рядом с ними на палубу высокий глиняный кувшин для вина и протянул дивно пахнущий, завёрнутый в плотную тряпицу, кусок сала. Джованни принял подарок, и его живот сразу же свело судорогой от голода. Однако капитан не спешил уходить: — Я тебя помню, ты плавал на моей посудине Пасхалию назад. Друг мадам Донатти. Ты же лекарь! А чего с неверными путаешься? — Джованни захотелось напомнить капитану, что немногим ранее один из «неверных» спас корабль, но промолчал, ожидая дальнейших слов. — Там христиане в твоей помощи нуждаются! Бери свои снадобья и иди за мной. С маврами твоими ничего не случится. Они живучие, не помрут!
— Я сейчас приду, — приветливо ответил ему Джованни, — только дарами твоими быстро перекушу. А то с голодным брюхом я не лекарь, я — палач!
Они вместе посмеялись сказанной шутке, и капитан «Святого Януария» наконец-то убрался прочь. Лицо Джованни сразу омрачилось. После безоблачного начала пути уже налетели тёмные тучи и случилось первое столкновение с настоящим миром без чудес. Капитан принёс доброе вино и свинину, недешевые яства для труженика на земле или мелкого ремесленника, однако намеренно и негласно давая понять, что спутники флорентийца должны питаться как христиане или принять своё низкое положение на уровне собак. Животных, но не людей. Лишь монахи уверяли, что проповедями ещё можно спасти заблудшие души.
— Аллах запрещает, — тонкий и обиженный голос Али вернул Джованни из тяжких размышлений. Умный не по годам или заведомо предупреждённый аль-Мансуром, мальчик уже всё прекрасно понял по выражению лиц, а не из речи.
— Знаю, молчи! Принеси воду и хлеб. Быстро! — зло прикрикнул на него флорентиец.
Мальчик метнулся к их сундуку с вещами. Его руки дрожали, когда он протягивал Джованни кружки, а на лице читалась такая обида, что он готов был вот-вот расплакаться. В одну из кружек было налито вино и добавлена вода, в другую — пара капель из флакона аль-Мансура, десять — дистиллята брата Беренгария и вода.
— Что ты делаешь? — по лицу Али потекли слёзы. Он предположил, что Джованни предал их и намеревается сотворить теперь нечто ужасное. — Харам [1]!
— Здесь, — рявкнул флорентиец, указав пальцем на кружку с вином, — хамр [2]. Для вас — харам. А здесь, — он приподнял вторую кружку, удерживая её на весу и продолжая сурово вглядываться в лицо мальчика, — только кажется, что есть вещи опьяняющие и запрещенные вашей верой, но это всего лишь лекарство, а значит — не харам! Пойми, глупый, я сейчас должен вас покинуть и надолго, и если я хоть чем-то не помогу Халилу, то он сильно заболеет. Лучше помоги мне! Подержи ему голову.
Джованни внутренним чутьём предполагал, что произошло с Халилом, и почему тот продолжает лежать без движения, погрузившись в грёзы и почти потеряв сознание. А то, что он пытается прикрыть свой живот, вообще не нравилось. Мышцы на теле восточного раба иногда чуть подрагивали, но когда флорентиец прикоснулся к ним руками, то ему показалось, будто изнутри идёт неясный вибрирующий гул. Краем кружки он заставил Халила раскрыть рот и влил в него снадобье, надеясь погрузить в сон, выпивающий боль из тела, до своего возвращения, а потом уже внимательнее осмотреть.