Двое ребят из его города учились в этот период в Минске. Когда летом, сдав сессию, они приезжали на каникулы домой, Ахмед не мог удержаться, чтобы не навестить их. Он смотрел фотографии, слушал про учёбу, про студенческие курьёзы. Он сам не знал, чего ожидал от этих бесед, но расспрашивал их обо всех мелочах. Ходит ли автобус номер пятьдесят семь тем же маршрутом, по сколько человек расселяют в комнаты? Узнать в итоге удавалось только одно: Минск стоит на том же месте, почти не изменился, и ребятам там было очень здорово. Этот тур в ностальгию повторялся каждый год. Через три года он узнал от одного из них, проходящего специализацию по офтальмологии, что у профессора Кофермана случился инсульт. Он лежит дома и неизвестно, сможет ли восстановиться. Ахмеду стало стыдно за мысль, промелькнувшую у него в голове: «Может тогда Анжела станет свободной? Но ведь ещё есть тётя Циля! И профессора наверняка поднимут на ноги, при его-то заслугах». Он ужаснулся своим мыслям. Нет, пора её забывать, тем более что он уже долгое время ничего про неё не знал. Возможно, она уже давно замужем и счастлива. Скорее всего, это так. И с чего он взял, что она тогда сказала правду? Разве нормальная женщина, идя на такой шаг – родить от любимого мужчины, не найдет возможности потом сообщить ему об этом? Он и номер телефона оставлял. Нет, хватит быть мямлей, надо забывать её и строить свою жизнь.
Вот и к нему самому всё невесты похаживают. Правда, если говорить честно, то зазывает их неугомонная мама, как бы ненавязчиво, на чашечку кофе. Мама, бедная мама, если бы ты знала, как сложно полюбить женщину, имеющую словарный запас из ста слов, причем из них двадцать про кулинарию, ещё двадцать про покупки, ну и остальные, по нескольку из каждой области. Или охающее нежнейшее создание, совсем беспомощное, неопытное и требующее постоянной защиты. Ну вот что с ними потом делать? Особенно после Анжелы, чья смелость, верность и стойкость вызывали всегда огромное уважение у Ахмеда, а уж про эрудицию и воспитание говорить нечего.
«Наверное, всё-таки замуж вышла. – с тоской опять подумал он. – Тогда ведь весь курс добивался её!»
Если бы Анжела слышала его сейчас, она бы умерла со смеху! Такая же однолюбка, как и её отец, тяжело пережив расставание, она после рождения сына полностью погрузилась в его воспитание. Младенец занял все её мысли, её сердце и разум. Сидя в декрете, она измучила всех режимом дня Имада, его правильным питанием, закаливанием и массажем. Проутюжено с двух сторон было всё, кроме пустышки и самого малыша. Профессорский кабинет, как, впрочем, и все остальные комнаты, украшали гирлянды перестиранных марлевых подгузников.
Стойкий оловянный солдатик Циля приходила в ужас от вида квартиры брата-профессора и, обижаясь, периодически порывалась уйти из этой «китайской прачечной» в свою комнату в коммуналке. Но эти капризы были недолгими, так как она сама души не чаяла в своём внучатом племяннике.
В разговорах Анжелы с малышом всё время фигурировал Ахмед: «нос как у папы, упрямый как папа, вот папа приедет и …». На комоде непременно стояли фотографии её и Ахмеда, и маленький Имад, тыкая пальчиком в чернявого юношу, говорил «папа» к восторгу мамы и огорчению Цили, потому что с её именем ненаглядный внучок никак не справлялся.
Болезнь Михаила Яковлевича стала очередным тяжёлым испытанием для этой семьи, привыкшей за свою историю к тому, что сладкая беспроблемная жизнь – это не их сценарий. Циля перестала ворчать, мобилизовалась и как старый надёжный конь впряглась в работу. Она мыла, кормила, ворочала своего любимого брата. Звонила на кафедру, осведомлялась о новостях и рассказывала ему всё в подробностях. Анжела устроила трёхлетнего Имада в детский сад и начала работать на двух работах, чтобы позволить нанять массажистку для папы, купить по блату самые эффективные и дорогостоящие препараты, устроить курс реабилитации в санатории. И ей было чем гордиться, прогнозы врачей не оправдались. Никто не мог подумать, что пожилой профессор так восстановится после тяжелейшего инсульта. Отец за два с половиной года поправился настолько, что мог самостоятельно себя обслуживать. Со своей любимой работой ему пришлось попрощаться. Он был слаб, быстро уставал и говорил медленно и нараспев, убаюкивая слушающих. Как человек скромный, Михаил Яковлевич первое время очень страдал от своей беспомощности и теперь радовался самостоятельности, как величайшему подарку.