Скрылась рота. Прощай и ты, мое прошлое! Мне некогда думать о тебе.
Я любуюсь большим оживленным городом, позабыв о предстоящих делах.
Воробьи-разбойники, стайками налетая на свежие, еще дымящиеся кучки конского навоза, неутомимо прыгают по мостовой… Спешат прохожие, спешат извозчики, и даже трамваи. Я спохватываюсь и тоже тороплюсь…
— Кто такой Карбышев? — Сотрудник журнала «Война и техника», повторяя мой вопрос, удивленно округляет глаза. — Разве вы не знаете?
— Не знаю.
— Товарищ Карбышев — крупный военный специалист, — с подчеркнутым уважением поясняет сотрудник журнала. — Очень крупный. Начальник кафедры Военной академии имени Фрунзе. — И, помолчав, веско добавляет: — Участвовал в русско-японской войне, прошел империалистическую, дослужился до полковника в царской армии… Всю гражданскую войну, с первых дней, воевал против белогвардейцев… Очень, очень крупный специалист…
Вот, значит, кто рецензировал мою статью!
Признаться, я смущен. Может быть, моя статья показалась ему детским лепетом и ученый не разнес ее в пух и прах только из вежливости?
Возникает робкая мыслишка: «А не удрать ли, пока не поздно?»
Но уже поздно. Сотрудник редакции предупредительно встает, увидев входящего в комнату сухощавого человека лет сорока пяти. Тщательно причесанные редкие волосы его чуть тронуты сединой. С узкого лица строго смотрят серые, кажущиеся холодными глаза. В петлицах хорошо сшитой шинели два ромба.
— Карбышев, — крепко пожимая мою руку, говорит он. Садимся. Карбышев и сидя не теряет осанки. Чувствуется, что постоянная подтянутость привычна ему.
По просьбе Дмитрия Михайловича рассказываю об опытах массового подрыва рельсов поточным способом.
Этот способ вдвое сокращает расход взрывчатых веществ и почти в пять раз увеличивает производительность подрывных команд по сравнению со способом, описанным в Наставлении по подрывному делу.
Поточный способ подрыва — мое детище. Естественно, что я увлекаюсь и немного горячусь.
Карбышев слушает внимательно, не перебивая.
Умолкаю. Нетерпеливо жду его ответа.
Дмитрий Михайлович вскидывает брови.
— Все делали правильно, — говорит он. — Но ваш опыт подрыва, хотя и значителен, остается опытом мирного времени. А в мирное время допускается много условностей, которых не будет на войне. Следовательно, поправки придется вносить на ходу? Так?
— Мы стремились приблизиться к условиям военного времени…
— Понимаю. Но работали вы в основном с модельными шашками. Стало быть, каков будет эффект от массовых взрывов зарядов, от разлета осколков рельсов, вы сказать не можете. А знать это надо. Могу посоветовать лишь одно: дополните свои опыты, проводите тренировки и ночью, надежно обеспечив безопасность, взрывая боевые заряды. Если проверка подтвердит вашу правоту — можно будет рекомендовать поточный способ войскам. Но проверка должна быть тщательной!
Все это сказано суховато. Обращается ко мне Карбышев строго по-уставному.
— Вы еще не доделали статью? — неожиданно спрашивает он.
— Не успел…
Мой собеседник побарабанил пальцами по столу. Пальцы у него длинные, загорелые.
— Где вы воевали, товарищ Старинов? На Западном фронте не пришлось побывать?
— Нет, я был на юге.
— Крым?
— Да, и в Крыму.
Оказалось, Карбышев знает некоторых командиров, с которыми мне довелось служить, знает и те места, где проходила наша дивизия.
Разговор оживился. Дмитрий Михайлович поинтересовался, где я учился, спросил, как обстоит дело у меня с учебой теперь, есть ли в наших железнодорожных частях пособия, необходимые для красноармейцев.
Рабочий день в редакции давно закончился, а мы все говорили.
Наконец Дмитрий Михайлович встал.
— Желаю вам больших успехов. Верю, что вы их добьетесь. А статью доделайте. Бросать начатое дело не годится…
Теперь, много лет спустя, я понимаю, что Карбышев завел речь о гражданской войне нарочно, чтобы только приободрить меня. Но в тот далекий вечер нашей первой встречи я был счастлив, что со мной доверительно беседовал такой человек, что он не отмахнулся от моей работы, благословил на поиски.