После грима Лена решила не показываться Абдулову на глаза как можно дольше – она боялась того, что могла услышать от него в ответ на собственный вопрос. Хотела услышать, но боялась. Что она сможет на это ответить? Ещё после вчерашнего поцелуя тело практически готово ответить положительно, а вот разум всё никак не хочет сдавать позиции – ведь перед ней – Абдулов, тот Абдулов, который вечно её раздражал своими поучениями, своими снобистскими замашками, что особо ярко выражалось в его пренебрежении дешёвыми сигаретами, тот Абдулов, который не мог уступить в споре, у которого язык - без костей, и оригинальные изобретательные способы выставить её полной дурой в глазах съёмочной группы сменяют друг друга с космической скоростью. Но невыносимое желание «дать сдачи» граничило в ней с каким-то необъяснимым притяжением. Хотелось сводить его с ума, как она умело делала это в боулинг-клубе, хотелось видеть в его глазах желание, восхищение, заинтересованность. И она видит это, чёрт возьми! Только толку от этого – ноль… Он решился вчера на решительное действие, на которое не решилась она. И, возможно, никогда не решится – слишком сильны в ней были сомнения. Только сомнения в чём? В том, что она ему нравится? Отнюдь. В этом она была убеждена – спасибо величайшему изобретению человечества под названием «world wide web», да и не только ему. А сомневалась она скорее в том, что он как-то выделяет её из ряда остальных своих женщин, в том, считает ли он её особенной. Чёрт, это, наверное, сказывается её «звёздность» - настолько привыкла она чувствовать себя особенной, что чудовищно боялась, что это чувство испарится. Но не от того ли, что все предыдущие молодые люди воспринимали её как Лену-Ранетку, а не как Ленку Третьякову, она воротила нос и пресекала новые встречи с ними? Да, именно от этого!
А Абдулов воспринимает её исключительно как Лену. Просто Лену – Лену, у которой в голове непонятно что – от кед самых нереальных расцветок до профессиональных съёмок Огурцовских дерзаний на скейте на видео. Лену, которая может улыбнуться самой ослепительной из своих улыбок, Лену, которая может разозлиться и долго строить козни, если она в плохом настроении. Лену, которая говорит то, что думает, а иногда загадочно молчит, будто знает что-то, чего не знает он. Он ведь ясно сказал, что она – не его тип, но всё равно его невыносимо тянет к ней. Так к чему же тогда эти дурацкие сомнения?
Не этого ли ей хотелось? Чтобы её воспринимали, как непохожую на остальных и любили со всеми её достоинствами и недостатками. Чтобы, не пытаясь постоянно перевоспитать, всё же изредка могли сказать ей: «Я так сказал – и точка»! Как же хочется, чтобы за тебя решали какие-то вещи, чтобы ты чувствовала себя защищённой, но самодостаточной и исключительной. Сейчас в Третьяковой говорила женщина. Как никогда раньше, женская натура взыграла в ней, показывая всю мощь женского желания быть любимой, защищенной и понятой.