Пить в одиночку! увольте, – чем с самим собой, лучше с чёртом, – прав Владимир Высоцкий. Один на один – конечно, полное вырождение. В шестидесятых годах о таком и подумать было нестерпимо. Перспектива страшнее, чем надышаться казённой красно-бурой краски. Нельзя, невозможно, пить без третьего – окончательный и бесповоротный алкоголизм, падение на дно социального оврага с покатыми, но осыпающимися то и дело склонами.
И уж если общество выталкивает человека на улицу – в торговле спиртным произошли значительные изменения – надо искать выход (какой выход с улицы? выход куда?): «Водки при Хрущеве пьют больше, и пьяных на улицах прибавилось, потому что он запретил мелким забегаловкам торговать водкой в разлив. Вот молодые парни и покупают в магазине бутылку водки, сообща распивают ее в подворотне, быстро, не закусывая, и мигом пьянеют. В мелких забегаловках они бы непременно заели “сто грамм” бутербродом».
Молодежное кафе
Время бутерброда прошло, он больше не в законе, пал лицом вниз, придавленный обстоятельствами, поверженный, неоценённый по достоинству. И только ли бутерброд. Ушли навечно и «наркомовские» сто граммов, и «прицеп». И шалманы ушли (кто хочет вспомнить, пролить слезу, пусть заглянет в главу «И после войны. Взгляд на мир от павильона “Пиво-воды”»), уступили место чинным буфетам в местах культурного отдыха, молодёжным кафе с отчетливо современными названиями – «Юность», «Космос», «Ромашка», «Золотой якорь» (см. для сравнения главу «По горячим следам давно остывшего лапшевника»).
Вытесненные из жизни вещи и понятия уходят – в словарь одни, на свалку иные, и те, и другие – в чулан искусства, если повезёт, что, впрочем, тоже относится к формам забвения, истирания в пыль и ничто от повторений:
До середины шестидесятых годов сохранялись ещё пивные балаганы, где два столика, разумеется, без стульев, прилавок, кран, откуда пиво наливает в кружки, большие и маленькие, разливальщица-буфетчица, и сушки горкой лежат на блюде, крепкие, не сломать, только держать во рту, вроде соски, присыпанной солью, пока не разойдётся постепенно. А там и пивные закрыли, изгнали на задворки, в чащобы. Была пивная чуть подалее от трамвайной линии, именно и впрямь на задворках уголка Дурова, немного пройти по бульвару. Какие там лица маячили, какие люди бродили.
А пивная в Петровском парке, «На семи ветрах»? Как-то выпивали с товарищем в недостроенной и оставленной без шпиля сталинской высотке за этим самым парком, и вспомнились стихи, под разговор и выпивку тогда читали стихи, а не листали планшетники, возможно, и оттого, что стихи тогда были, а планшетников не имелось:
«Это кто?» – спросил товарищ. – «Леонид Губанов». – «Лёня Губанов? Это какой, однорукий, что ли?». Был такой однорукий завсегдатай в пивной «На семи ветрах».
Пивная требует упрочения, пивная – на земле, опирающаяся на твердь, утверждённая на плоском месте. Пивной бар – совсем другое. Или верхотура, или вниз по ступенькам, подвал, разновидность катакомб, где каждый тебе, словно первохристианин, и неофит и проповедник. Бродят с кружками от стола к столу, вступают в беседу, неся только им одним известную истину совсем неизвестным им случайным людям. Ищут отклика, единения. Горе человеку быть одному. Быть вдвоём – горе вдвойне. Компания – это когда больше двух.
Попусту ли вопрошают герои песни из кинофильма «Формула радуги» (и этот фильм о роботе, ставшем двойником его создателя, как в фильме «Его звали Роберт»):
Третий нужен, когда набирают должную сумму на бутылку, чтобы потом вместе «взять по банке». Это отдельный и важный штрих. Пили-то, скинувшись, не в помещении, а на улице – в сквере, где «детские грибочки», по слову Высоцкого, на площадке для активных игр; там имелся обычно деревянный домик, дети туда не лазили, домик был обжит взрослыми дядями, выпив, они ещё могли в таком домике и отлить накопившееся.