— Нет же. Ты не понял. Я сейчас.
Она выдернула руку, ухватилась за край одеяла.
— Я только сброшу его и…
— Оставь, — сонно сказал Тай. Он приоткрыл глаза. Сдул с лица рыжую прядь.
Вдохнул пряный запах ее разгоряченного ласками тела:
— Послушай, мне нравится, как…
— Тсс… — она приложила палец к губам.
— Элта…
— Что? — Ее голос прозвучал немного жестче.
— Мне хорошо с тобой, но…
— Я понимаю, Тай.
— Ну что, что ты понимаешь..?
— Сейчас, — она сбросила одеяло на пол и торопливо прижалась к нему всем телом. — Так лучше, да?
— Не знаю, — его голос звучал неуверенно. — Я… не узнаю тебя. Или нет. Не то. Вот сейчас. Секту назад. Твой жест… Ты никогда раньше не делала… Так.
— Как, Тай? — она наклонилась к нему, лизнула языком его горькие от харуты губы.
— И вот так, — он прислушался к шуму в голове. Хмель не проходил. — Я наверное, пьян. Бывает. Да, — он вдруг шумно икнул и грубо облапил ее своими клешнями. — Забудь.
Тело охотно подалось навстречу жадным объятиям.
— Помоги мне, — прошептала она, задыхаясь, чувствуя, как хижину пронзают яркие вспышки молний. «Во сне или наяву?»
— А ты как будто в первый раз… — прошептал он, отдаваясь бурному потоку, в котором не было места ни мыслям, ни словам. Он был лодкой, она бросившим весла гребцом, плывшим невесть куда по воле неведомых доселе течений и ветров. Срединное море лениво плескалось в ее груди.
Вверх.
И вниз.
Иногда ритм движения нарушался — волны перекатывались друг через друга — в такие мгновения ей хотелось смеяться (или плакать? — она и сама не понимала этих чувств), потом вдруг снова возвращалась размеренность и ясность, и до нее долетал свистящий шепот Тая:
— Ои! Мне никогда. Не было. Так…
— Хорошо? — само собой находилось слово (такое же чужое, как и все остальные, но почему-то именно они давали возможность быть понятой им), и… все в ней восставало против этой какофонии звуков («какие грубые — будто рычание тага, пустые, как высохший родник, и КАК мало ими МОЖНО СКАЗАТЬ!»).
— Элта!..
Она вздрогнула. Сквозь пробивающийся в окна хижины сумеречный свет проступали очертания хижины. С трудом узнала стол, циновку, на которой свернулся калачиком хиссун. На полу разбитая амфа (когда это было?), рядом — серое тельце пушистой муссы. Ее длинный хвост причудливо обвился вокруг глиняного черепка, острая мордочка встревоженно поворачивалась из стороны в сторону. (Голодна?) Женщина подалась вперед — тут же горячая волна обдала ее с головы до пят — торопливо смахнула со стола несколько крошек: ешь.
Услышала голос Тая:
— Ты устала, да?
Несколько сект женщина с улыбкой наблюдала, как мусса деловито справляется с нежданным угощением.
— Почему ты молчишь?
— Я… не молчу. Смотри, уже утро.
— Тебе пора?
— Пора? — переспросила она. — Куда?
— К мужу, — проворчал Тай («Пожалуйста, Эл, остановись, я больше не могу»). — Этот калека поднимет всю Унру, если не обнаружит тебя в своей постели. — («Если ты не прекратишь, я тебя укушу»), — он откинул на подушку голову, тяжело засопел — снова лодка, море («Еще раз вот так. Так. Так».). Он застонал.
Она же раскачивалась на нем, приглушенно всхлипывая. Стиснув зубы, чтобы не закричать — слишком нечеловеческий получился этот крик. Мысли путались, как и длинные рыжие волосы, которые забивались в ноздри и мешали дышать — о, как она ненавидела их! Глаза слизились. Чужой, ненужный язык распух во рту — он разжимал стиснутые зубы, выдавливая на волю глухое и протяжное:
— Да-а-ай…
Потом все схлынуло.
На этот раз все.
Она с трудом вытащила непослушное тело из лодки и без сил повалилась рядом с Таем. Простыня была горячей и влажной от пота. Жесткая лежанка, казалось, мягче пуха. Рука Тая муссой прошлепала по ее вздрагивающему в такт дыханию животу.
— Не надо, Тай.
— Тебе пора. Я не боюсь, но меня и так здесь не очень-то любят. Это может плохо кончиться. — («Она совсем не боится утра»). — Что ты ему подсыпала, Эл?
— Я не Эл… — услышал Тай ее сонный голос.
— Что? — не менее сонно переспросил он.
Та, что лежала рядом, не ответила.