Кен Фоллетт
Мир без конца
Ken Follett
WORLD WITHOUT END
© Ken Follett, 1989
© Перевод. К. Королев, 2017
© Издание на русском языке AST Publishers, 2021
Посвящается Барбаре
Часть I. 1 ноября 1327 года
1
В свои восемь лет Гвенда нисколько не боялась темноты.
Открыв глаза, девочка словно утонула в непроглядном мраке, однако напугало ее вовсе не это. Рядом, на полу длинного каменного здания, которое все называли госпиталем Кингсбриджского аббатства, на соломе лежала мать, и по теплому молочному запаху Гвенда поняла, что она кормит младенца; тот родился считаные дни назад, и ему еще не успели дать имя. Рядом с матерью пристроился отец, а около него – двенадцатилетний брат Гвенды, Филемон.
В госпитале было многолюдно; пускай Гвенда не видела других в темноте, она знала, что люди лежат на полу впритирку, сгрудившись, точно овцы в загоне, и от согретых тел исходил такой запах, будто от прелой листвы. С рассветом начнется День Всех Святых. В этом году он выпал на воскресенье, а потому был праздничным вдвойне. Ночь накануне праздника считалась чрезвычайно опасной, ведь злые духи в эту ночь свободно разгуливали по свету, вредя всем подряд. По этой причине сотни людей из окрестных деревень, заодно с родными Гвенды, собрались на Хэллоуин[1] в аббатстве Кингсбридж, рассчитывая, кроме того, побывать на утренней службе в честь Всех Святых.
Гвенда остерегалась злых духов, как и всякий разумный человек, но еще больше страшилась того, что ей предстояло проделать во время службы.
Она уставилась в темноту, стараясь не думать о том, что ее пугало. Гвенда помнила, что в противоположной стене имеется стрельчатое окно. Стекла в раме не было, стеклить окна позволяли себе только богачи, и преградой холодному осеннему воздуху служила лишь полотняная завеса. Сколько девочка ни вглядывалась, серого полотна во мраке было не различить. Вот и славно. Гвенде не хотелось, чтобы утро наступало.
Она ничего не видела, зато слышала предостаточно. Солома, устилавшая пол, беспрерывно шуршала, когда люди ворочались и метались во сне. Вот захныкал ребенок, которому, наверное, что-то приснилось, но быстро затих, убаюканный негромким голосом матери. То и дело кто-то неразборчиво бормотал, словно ведя бессмысленный разговор. Доносились и звуки, какие издавали взрослые, когда делали то, чем порой занималась мамаша с отцом, но об этом не полагалось говорить вслух. Гвенда про себя называла такие звуки хрюканьем, другого слова ей было не подобрать.
Как ни жаль, все-таки стало светать. С восточного торца длинного помещения, из-за алтаря, появился монах со свечой в руках. Он поставил свечу на алтарь, зажег от нее вощеный фитиль и двинулся вдоль стен, поднося огонь к светильникам. Длинная тень скользила по пятам, наползая на стены, а призрачное пламя фитиля будто сливалось с пламенем светильников.
Сделалось светлее, и стали видны люди, рядами скорчившиеся на полу, закутанные в грубые суконные плащи или прижимавшиеся к соседям, чтобы согреться. Подстилки возле алтаря достались хворым, ведь известно, что чем ты ближе к священному месту, тем скорее выздоровеешь. Лестница в дальнем конце помещения вела наверх, на второй этаж, где располагались комнаты для важных гостей. Сейчас там отдыхал граф Ширинг со своими домочадцами.
Зажигая очередной светильник, монах наклонился над Гвендой, поймал ее взгляд и улыбнулся. В неверном свете пламени она узнала брата Годвина, молодого красавчика, того самого, что вчера вечером ласково беседовал с Филемоном.
Рядом с Гвендой завозились односельчане: зажиточный крестьянин Сэмюел, державший большой земельный участок, его жена и двое сыновей. Младший, шестилетний Вулфрик, был сущим бедствием и считал, похоже, что веселее всего на свете кидаться в девчонок желудями и безнаказанно удирать.
Семья Гвенды бедствовала. Отец не держал ни клочка земли и нанимался в батраки ко всякому, кто был готов платить. Летом работы хватало, но после сбора урожая, когда подступали холода, семейство часто голодало.
Потому-то Гвенде приходилось воровать.
Она вообразила, будто ее поймали: вот крепкая рука стиснула ее плечо, сдавила мертвой хваткой, из которой не вырваться, сколько ни извивайся; вот звучный и жестокий голос произнес: «Попалась, воровка»; вот боль и унижение порки, а вот и худшее – мучительная казнь через отрубание руки.
1
Имеется в виду христианский праздник, бдение накануне Дня Всех Святых и поминовение усопших; празднество отмечалось на переломе осени перед наступлением зимы, во многом следуя языческой традиции. –