Должно быть, она заплакала и сейчас. Что-то тёплое, широкое, шершавое коснулось её лица, и Марселин почувствовала, как по щеке размазывается влага. Она едва сумела приоткрыть глаза и сквозь яркий свет, льющийся сверху, рассмотрела лёгкую улыбку Стефана. Мгновениями позже он уже опустил её на кровать, а Марселин, как бы ни старалась, не могла понять, как он так быстро принёс её в её комнату и как ещё не сбежал, увидев, какой здесь беспорядок.
— Мне нужно заниматься лечением Кита, — прохрипела Марселин, кое-как уцепившись за руку Стефана и не позволяя ему отстраниться. — И выключи свет, мешает.
— Как будешь заниматься лечением в темноте?
Судя по голосу, он улыбался, но сказать этого наверняка Марселин не могла. Стефан щёлкнул пальцами, и свет в её комнате, включенный секундами ранее, погас.
— Нормально, — ещё тише ответила она, прижимая руку Стефана к себе. — Справлюсь.
— Не сомневаюсь.
— А ты не отвлекай меня, — продолжила бубнить Марселин, уже пристроившая его ладонь под своей щекой. Будь её воля, она бы и вовсе обняла руку Стефана, прижав её к груди, но он до сих пор сидел на краю кровати и не желал придвигаться ближе.
— Может, надо переодеться?
— Сам раздевайся.
— Я-то не против, но ты же уже давно спишь.
— Я не сплю, — сонно возразила Марселин и добавила совсем уж тихо, практически неразличимо: — Давай, раздевайся. Я докажу, что не сплю.
— Прямо сейчас?
— Есть возражения?
— Гилберт, вообще-то, просил меня успокоить Энцелада. Я и так оставил его без присмотра, боюсь, он там уже убил кого-то, пытаясь сорваться в Зал Истины.
— Приготовь ему какой-нибудь отвар, чтобы успокоился, — предложила Марселин, всего за секунду забыв, о ком они говорили.
— Он тогда и меня убьёт.
— Пусть только попробует. Я…
Мысль оборвалась, даже не успев до конца сформироваться. Марселин почувствовала лёгкий поцелуй на виске и окончательно сдалась перед усталостью, проваливаясь в сон.
***
— Издеваешься?!
Разъярённый голос Энцелада Стефан услышал ещё на лестнице, но был удивлён, не заметив ни одного повреждения вокруг или хотя бы слугу, неудачно попавшего под руку. Так сильно Энцелад злился крайне редко, практически никогда. Пожалуй, последний раз был лет тридцать назад, когда Диона полезла защищать Фроуда, отравленного хаосом тёмных созданий, и едва не лишилась руки. Энцелад тогда орал так громко, что дрожали стёкла в окнах, ругал всех без разбора, но Диону и Фроуда — особенно. Пытался вбить им в головы, чтобы они не смели идти против его приказов и не подставлялись, зная, что не справятся. После того случая все рыцари в присутствии Энцелада едва не на цыпочках ходили ещё несколько месяцев. Если бы тот всё ещё оставался их капитаном, то вытряс бы всю душу, никого не пощадив.
После смерти Дионы Энцелад не занимался командованием рыцарей коалиции, остался верен только Гилберту. Не надевал доспехов, не брал в руки другого меча. Исключением был лишь Нотунг, чему Стефан до сих пор поражался. Нотунг раскрывал свою истинную силу только в руках великанов с кровью Лайне, других вечно тянул вниз, будто весил не меньше тонны. Но Энцелад справился — должно быть, на чистом упрямстве и ярости, которые Стефан ощущал даже сейчас.
Он вдохнул, выдохнул, расправил плечи и открыл двери, входя в одну из просторных комнат отдыха. Меньше десяти минут назад Стефан оставил Энцелада под присмотром нескольких слуг, отлучился лишь для того, чтобы проверить Кита и Марселин, а рыцарь за это время сбежал из-под надзора, — магического — в том числе, — и, кажется, успел поспорить с Гилбертом, который прямо сейчас сидел в низком кресле и пил вино прямо из бутылки. Гилберт всегда ограничивался одним бокалом, на пирах и празднествах, если ему предлагали выпить, соглашался только из вежливости. В эту же минуту от него несло отвращением и кислостью винограда, будто он пил уже несколько часов, даже не пытаясь разнять спорящих Пайпер и Энцелада.