Гилберт сказал, что Катон говорил о возвращении истинных богов. О том, что Охота вновь будет странствовать под чужими небесами и получит себе всё и всех. Катон всегда так говорил, он едва не вбил это в голову Стеллы как единственную истину, поэтому она даже не удивилась, в отличие от Марселин и Энцелада. Стеллу волновало другое: Гилберт то и дело косился на неё, будто знал что-то ещё.
А он наверняка знал. Катон любил доводить абсолютно всех, но ещё сильнее он любил унижать Стеллу перед людьми. Он мог быть милым, но это был лишь образ, который трещал и разваливался от ядовитых фраз и недвусмысленных намёков.
В конце концов Стелле стало до того тошно и страшно, что она всё-таки сбежала.
До самого утра она сидела на крыше, пытаясь рассмотреть звёзды на тёмном небе, а потом, когда начался дождь, пряталась у Эйкена. Он, ещё совсем сонный, ничего не соображающий, говорил что-то о пудинге, который обещала приготовить Марселин, а Стелла объясняла ему, почему та даже не появится на кухне в ближайшие пару часов. Эйкен не был расстроен, в отличие от Стеллы. Он, казалось, просто смирился с тем, что случилось, пару раз уточнил, в порядке ли Гилберт, а потом спросил у Стеллы, собирается ли она вообще спать, и, не дождавшись ответа, уснул опять. Стелла не стала его будить: просто проверила, что ему удобно, подсунула под голову подушку, которую Эйкен случайно скинул на пол, и вышла из комнаты.
Она не хотела думать о Катоне, но думала. Не хотела ломать голову над тем, как он проник в особняк, но ломала. Не хотела возвращаться обратно, но всё-таки вернулась.
Стелла совсем аккуратно приоткрыла дверь кабинета Гилберта, откуда слышался голос запыхавшегося Николаса, и практически сразу же наткнулась на внимательный взгляд Энцелада. Он ничего ей не сказал, не потребовал выйти или, наоборот, зайти, просто продолжил крутить кинжал, как час-два назад, но на этот раз не прожигал Иснана взглядом. Второго тут вообще не было — видимо, Пайпер всё-таки утащила его куда подальше. Не было и Марселин, которая, очевидно, вернулась к Киту, и Клаудии. Остались только Шерая, Фортинбрас, Энцелад и Николас, который в подробностях описывал, как гонялся за Катоном едва не по всему миру, а потом просто потерял его след. Стелла слушала его из коридора, надеясь, что в один момент Николас скажет что-то вроде: «Нет, знаете, это шутка, на самом деле я утопил его в океане». Эта новость стала бы прекрасным началом дня.
Но даже спустя полчаса, когда Николас сказал, что пошёл отбирать Иснана у Пайпер, пока та не лишила коалицию сальватора Слова, Стелла надеялась, что он вот-вот признается, что сумел остановить Катона. Никто бы не сумел, ведь Катон — не сигридец, не землянин и даже не демон. Но Стелла надеялась. Даже когда она, подскочив, как ужаленная, с самым невинным видом встретила Энцелада, первого вышедшего в коридор, Стелла продолжала надеяться.
Не мог же Катон постоянно преследовать их. Не мог постоянно напоминать Стелле, какая она жалкая, грязная и разбитая. Не мог быть везде и всюду, просто не мог.
— Почему ты не спишь?
На совершенно логичный вопрос Фортинбраса, оказавшегося рядом, Стелла выдавила самую яркую и широкую улыбку, на какую была способна.
— А ты?
Фортинбрас свёл брови к переносице.
— Ну ладно, чего ты начинаешь-то сразу... И всё-таки? — прищурившись, уточнила Стелла.
— И оставить Иснана без присмотра?
— Николас же должен был следить за ним.
— Вот именно, должен был, а вместо этого...
Он осёкся, и лёгкая улыбка, на этот раз искренняя, расцветшая на губах Стеллы, угасла. Катон умел портить абсолютно всё, даже не присутствуя при этом лично, достаточно было лишь его упоминания или одного намёка на него.
И Катон уже во второй раз ранил Гилберта. Сегодня, конечно, не смертельно, но всё равно. Это был не бой, на который они оба согласились, и оттого злость внутри Стеллы возрастала всё быстрее. Тем не менее она, пытаясь удержать на лице хотя бы подобие ободряющей улыбки, выдавила: