— Помнишь ведь, что сказал Катон?
Стелла, в глубине души прекрасно понимавшая, что именно об этом Гилберт и начнёт говорить, медленно кивнула.
— Истинный порядок миров, боги и всё такое, всё и все принадлежат Охоте и бла-бла-бла. Тысячу раз уже слышала.
Наверное, не стоило этого говорить. Глаза Гилберта округлились, слова, готовые вот-вот сорваться с языка, так и не были произнесены. Стелла почувствовала себя совсем маленькой, незначительной, слишком долго занимающей чужое место.
— Эм, в общем, да. — Гилберт снова постучал пальцами по повязке на раненой руке, ухватил тоненькую нитку и принялся с усердием выдёргивать её. — Это не всё. Есть ещё кое-что, о чём я не сказал. Катон говорил о тебе, так что я решил, что должен сначала всё рассказать тебе.
«Он-всё-знает-он-всё-знает-он-всё-знает-он-всё-знает».
— Да? — едва не пискнула Стелла.
Лицо Гилберта побледнело.
— Это прозвучит очень мерзко, но я просто хочу, чтобы ты знала, что он сказал на самом деле, понимаешь?
«Он-всё-знает-он-всё-знает-он-всё-знает-он-всё-знает».
— Да, — повторила Стелла, совершенно не понимая его.
О том, что Катон удерживал её в Охоте вовсе не клятвой на крови и делал с ней всё, что хотел, знали только Фортинбрас, Магнус, Клаудия и Киллиан. Катон никогда не раскрывал подробностей широкому кругу лиц, ограничивался намёками и меткими фразами, которые выводили Стеллу из себя и в то же время напоминали ей о боли, через которую она прошла много лет назад. Но она с этим смирилась, и никто из тех, кого она любила, её не осуждал.
Однако Стелла не хотела, чтобы детали знал Гилберт. От одной мысли, что Катон ему всё рассказал, внутренности Стеллы скручивались в тугой узел.
— Ракс. — Гилберт сел на край своего стола, упёр локти в колени и спрятал лицо в ладонях. — Мне даже просто думать об этом противно. Как он вообще мог говорить что-то подобное?
Стелла прикусила щёку изнутри, подавляя слёзы.
— В общем, — Гилберт выпрямился, шумно выдохнул, взъерошил волосы и завис на целую минуту, по истечении которой всё-таки выдавил: — Я не могу. Просто не могу. Язык не поворачивается повторить то, что он сказал. Лучше скажи мне: он угрожал тебе? Причинял боль раньше?
Стелле показалось, будто даже время замедлилось вместе с её сердцебиением. Она не сразу поняла, что первая слеза скатилась по её щеке, и не сразу осознала, что Гилберт сказал.
— Что?
— Он причинял тебе боль? Тогда, в Омаге, ты... испугалась, когда он поставил условие. Я подумал, что... Не то чтобы это вообще касается меня, по крайней мере, пока ты сама не скажешь, но я подумал, что...
— Он же мог убить тебя! — перебив его, рявкнула Стелла. — Какая к раксу, разница, если угрожал? Он мог убить тебя!
— Не надо на меня орать! — ошарашенно выпалил Гилберт, вскинув ладони, словно защищаясь.
— Я не ору! — ещё громче заорала Стелла. — Я переживаю! А если бы он тебя убил?! Катон — грёбанный псих, и только из-за того, что ты дорог мне, он нацелился на тебя!
Гилберт поднял указательный палец, будто хотел вежливо попросить дать ему слово, но уже распалившаяся Стелла едва не подбежала к нему и продолжила:
— Ты. Мог. Погибнуть! Просто из-за того, что дорог мне, и я бы никак...
Стелла умолкла, когда Гилберт неожиданно протянул к ней руки, обнял за талию и поцеловал.
Это было лёгким, невесомым прикосновением его губ к её, до того нежным и осторожным, что Стелла на несколько секунд зависла, не понимая, что происходит. Её ладони будто сами по себе легли на грудь Гилберта, но не оттолкнули его. Губы почти раскрылись, однако тут Гилберт сам прервал поцелуй и посмотрел на Стеллу со смесью восхищения и нежности, которых она просто не понимала.
— Прости, — будто через силу произнёс он, низко опустив плечи. — Не надо было этого делать.
«Он-всё-знает-он-всё-знает-он-всё-знает-он-всё-знает».
— Не надо было? — с замершим в страхе сердцем переспросила Стелла.
— Не без твоего согласия. Я... Я просто смотрел на тебя и понял, что очень сильно хочу тебя поцеловать. Вообще-то я не имел никакого права делать это, не спросив тебя, и вообще хотел поговорить о другом, но...