По мере того, как торопливые шаги Стеллы затихали, как запах её страха рассеивался в воздухе, в крови Джинна всё сильнее закипала ярость.
Он знал, что в прошлом Катон навредил Стелле. Она была частью Дикой Охоты, но никогда не говорила, как долго и на каких условиях. Джинн не спрашивал, даже в пьяном бреду не пытался выведать у Стеллы подробностей, а она либо отмахивалась, либо отмалчивалась. Если Катон появлялся в Омаге, пряталась во дворце или сбегала в город. Случаи, когда Джинн видел, чтобы Стелла хотя бы стояла на расстоянии двух метров от Катона, он мог пересчитать по пальцами одной руки.
То, из-за чего Стелла так боялась Катона, Джинна не касалось. Но его тень двести лет преследовала её и нависала, точно гора, постоянно о чём-то напоминая. Из-за Катона Стелла жила в страхе, о котором Джинн ничего не знал, и тем не менее в Омаге она была согласна с любым его условием, лишь бы защитить Гилберта — идиота, который неосторожными словами разбередил старые раны. Будь на то воля Джинна, он бы удушил мелкого великана за эту глупость.
И всё же ничего из этого не касалось Джинна. Поэтому он не шелохнулся, когда Клаудия устало вздохнула и выругалась на кэргорском языке, когда Фортинбрас поднялся из кресла, скользнул по растерянному Гилберту, напоминающего щенка, ледяным взглядом и бросил:
— Думай, о чём говоришь.
Переглянувшись с Николасом, он вышел из комнаты. Эйкен подорвался, хотел было побежать за ним, но остановился, когда Клаудия рявкнула:
— Сел на место!
От её тона даже Джинн, и так сидевший на месте, захотел сделать это ещё раз. Эйкен медленно опустился обратно на диван, выпрямил спину, сложил ладони на коленях и покорно склонил голову.
— Николас, — как ни в чём не бывало обратилась к нему Клаудия, — пожалуйста, продолжай. О чём ещё говорили уранионы? К чему нам следует быть готовым?
Никто не задавал вопросов, никто не попытался пойти за Стеллой и Фортинбрасом, но разлившиеся в воздухе напряжение и настороженность Джинн уловил едва не всем своим существом. Николас, пробормотавший что-то себе под нос, несмело продолжил пересказывать собрание. Гилберт, также присутствовавший на нём, вполне мог бы подхватить или дополнить что-то, но он только растерянно смотрел на дверь, пока его волнение только усиливалось — Джинн чувствовал это магией.
***
Фортинбрас едва не заявил, что будет ночевать у Стеллы под дверью, но, к счастью, она смогла убедить его, что в этом нет никакой необходимости. Всего лишь через полдня истерики, которую она никак не могла унять, и ещё пары часов беззвучных рыданий то на полу, то на кровати.
Стелла и не думала, что отреагирует вот так.
Как только Фортинбрас заговорил про Катона, она приказала себе сидеть и молча слушать. Изредка её взгляд возвращался к Гилберту, который, если нюх не обманывал Стеллу, только после собрания снял повязки с раны на груди, но как только он заговорил про Катона, её будто парализовало. Сердце забилось в горле, и животных страх зацарапал стенки лёгких, надавил на рёбра и кости. С каждым словом Гилберта, в голосе которого трещал лёд, на теле Стеллы будто появлялся очередной скол. Мысленно она повторяла, что выслушает всё, не сбежит, но сдалась. Воспоминания накрыли волной, инстинкты завопили, требуя, чтобы Стелла сбежала и спряталась.
Так она и сделала, но Фортинбрас нашёл её раньше. Он извинялся за то, что заговорил о Катоне, но Стелла и не злилась — понимала ведь, что это необходимо. И на Гилберта не злилась. Просто вспомнила, как Катон избил его в Омаге, как исполосовал грудь, из-за чего Гилберт мучился вплоть до сегодняшнего дня. Он пострадал из-за Стеллы: в первый раз, согласившись на бой, показал Катону, что он — ещё один рычаг, с помощью которого можно давить на неё. Гилберт, возможно, даже не осознавал этого. Катон мог выбрать кого угодно, но Гилберт согласился на бой, и Катон мгновенно начал примерять на него цепь, за которую дёргал бы, чтобы страдала Стелла.
Она не хотела, чтобы кто-то страдал. Хотела просто исчезнуть, никогда не существовать. Чтобы её тело, изломанное и осквернённое тысячи раз, обратилось в пыль, чтобы никто больше не пролил ни единой капли крови из-за неё.
Стелла сквозь слёзы выдавливала это каждый раз, когда пальцы Фортинбраса касались её растрёпанных волос и приглаживали их, каждый раз, когда он обнимал её. Даже когда их навестила Клаудия, Стелла говорила о том же, а Фортинбрас повторял, что она ни в чём не виновата. Клаудия молча сидела рядом, лишь один раз, прямо перед тем, как уйти, — кажется, тогда приползла тень Эйкена, сообщившая, что вернулись Пайпер, Эйс и Марселин, — она невозмутимо пообещала, что они убьют Катона.