Стелла не стала спорить или отвечать что-то другое. Сил просто не осталось. Страх душил, вырывал из трясущегося тела остатки храбрости и тошнотой то и дело подступал к горлу.
«Катон — павший бог?»
Вопрос Гилберта бесконечно крутился в её голове так же, как бесконечно мелькали перед глазами все года, проведённые в Дикой Охоте.
Катон — павший бог. Бог, который два века изводил Дикие Земли, развлекался со Стеллой, как с игрушкой, и делал это до сих пор. Если то, что ей объяснил Фортинбрас, правда, то Катон до сих пор не оставил Стеллу в покое только из-за того, что она была частью давно затеянной им войны.
Когда-то Фортинбрас сумел склонить Катона к клятве на крови, и Стелла, воспользовавшись этим, сбежала из Охоты. Вырвалась из-под надзора самого бога, который любил стравливать разных существ и устраивать войны. Стелла, воспользовавшись брешью в практически безупречной защите Катона, устроила новую.
Всё, что ему было нужно, так это всего лишь вернуть Стеллу. Закончить одно дело, доломать всех, кто был как-либо связан с ней, до конца, и выйти победителем из очередной войны.
Катон — сумасшедший ублюдок, и Стелла повторяла это несколько часов к ряду, до глубокой ночи, пока, наконец, не начала вновь верить в это.
Тогда же она начала убеждать Фортинбраса, что за ней не нужно присматривать. Может, конечно, и нужно было, — раз Катон явился к Гилберту, то мог явиться к любому в особняке, пусть даже сальваторы защитили его своей магией, — но Стелла вовсе не хотела всю ночь держать Фортинбраса у себя. Это ведь она повела себя, как неразумный ребёнок, и сбежала. Фортинбрасу незачем жертвовать из-за этого сном и магией. Ему незачем быть рядом со Стеллой, когда он может быть рядом с Пайпер, например. И без того проторчал рядом весь вечер и большую часть ночи.
Только к трём часам утра Стелла смогла изобразить уверенность, которой Фортинбрас поверил, и убедить его не караулить под дверью. Всё ещё было страшно до дрожи в коленках и тошноты, но Стелла выдавливала из себя слабую улыбку, бесконечно благодарила Фортинбраса и обнимала его так долго и сильно, что, должно быть, оставила ему синяки и пару трещин на рёбрах. Но в конце концов он оставил её наедине с мыслями — точно так, как она просила почти два часа без остановки — и магией, которая пропитала каждый уголок комнат Стеллы.
Она пролежала в кровати, с ног до головы укутавшись сразу в два одеяла, ещё час, изредка высовывала нос и видела слабое сияние сигилов на стенах. Чувствовала запах Фортинбраса, слышала шаги слуг из коридора, и молча глотала слёзы, пропитывающие подушку и одеяла. Всё пыталась выбросить из головы, что ею был одержим сумасшедший бог, и убедить себя, что она не виновата. Не она избила Гилберта. Не она оставила ему шрамы. Не она отрезала голову леди Арраны. Не она истребила лэндтирсцев и убила членов коалиции. Не она...
Стелла, наконец, села, потратила несколько минут на то, чтобы успокоить дыхание, и выпуталась из одеял. Мятую футболку с пятном от соуса, которым она испачкалась ещё за завтраком, пока длились переговоры, менять не стала. Искать обувь — тоже. Стелла босиком вышла в коридор, прошлёпала по отчего-то тёплому паркету и всего через два коридора и одну лестницу вышла к кухне. Аппетита у неё не было, последний раз она ела ещё за завтраком, но идти обратно Стелла не стала. Услышала тихий звон, с которым что-то металлическое билось о керамику, уловила запах шоколада. Вряд ли это Одовак начал готовить — было только четыре утра, раньше пяти он никогда не появлялся на кухне (Стелла проверяла). И запаха ни одного из слуг она не поймала. Зато поймала другой.
Первым порывом было сбежать обратно, — она ведь даже не поняла, зачем встала и вышла из комнат, — но Стелла осталась стоять на месте. Она себя не понимала. Умом осознавала, что всё испортит, однако хотела сделать ещё пару шагов, зайти на кухню и утонуть в объятиях Гилберта, гремящего посудой.
Стелла думала, что убедит себя: сближаться с ним — ошибка с непоправимыми последствиями. Она его погубит, ведь ей одержим сумасшедший бог, который ни за что не оставит её в покое.