– Твой выход? – спросил белый.
Седой отключил планшетник и поднялся.
– Да. И твой. Поторопимся?
Белый отмахнулся – и, выколотив трубочку, снова принялся набивать ее бурой смесью.
– Некуда и незачем. Без меня все равно не начнут. Время есть, пусть пацан в себя придет, оклемается.
– Девчонку подстраховать бы надо.
– Сделаем. Подкину ей хирургический нож. Она, правда, лучше с палками управляется – но это мне уже не пронести.
Седой, постояв, пожал плечами и снова уселся на место.
– Ты говорил, что заглянешь в архивы…
Белый пыхнул, выпуская к потолку белый дымок, покивал.
– И я это сделал. Да, я поднял архивы и смог найти все что нужно. Не скажу, что столкнулся с невероятным… но то, что произошло удивительное – несомненно. Тут просто все сошлось в одну точку, туда, куда в итоге и должно было сойтись.
– Нашел? – седой, подавшись вперед, буквально вцепился взглядом в его лицо. – Как?! Как все получилось?!..
Глава 1 . Лис. 59 дней до
Жить в Гексагоне непросто. Жить в Гексагоне – заклятому врагу не пожелаешь. Да и не жизнь это, а полуголодное существование в грязи и дерьме. Но мы не знаем другой. И уж лучше так, чем пойти на компост – огромные компостные чаны Химии, чья белизна никогда не выцветет, ждут нас всех. И хотелось бы оказаться в таком как можно позже…
Компост медленно варится, помешиваемый номерами. Компост булькает. Компост – однородная жижа: объедки, дерьмо, останки бедолаг, ушедших из жизни… Компост нужен для сои – заботливо взращиваемая, она растет на нем в Оранжерейной; соя нужна для белка – ее бобы перемалывают на Фабрике, превращая желтые шарики в однородный сухой порошок; белок нужен для нас. А мы нужны для работы… и компоста. Сраный круговорот белковых соединений в замкнутом пространстве.
Жизнь в Гексагоне подчинена простому распорядку.
Подъем – визг сирены и вибрация ультразвука. Ты можешь пытаться привыкнуть; можешь пытаться вставать раньше, чтоб раздирающая мозг сирена и мелко дрожащие от вибрации зубы не застали тебя врасплох; можешь укрыться с головой тощим одеяльцем или засунуть голову под плоский валик‑подушку… но побудку не угадаешь. На секунду, пять, на полминуты раньше или позже – она обманет тебя. И скрипящим гвоздем по стеклу взрежет твой мозг.
– Да драл я вас в гланды, сучьи трупоеды!..
А вот это зря. В Гексагоне даже у стен есть уши. Разные уши. Электронные, с системой аудио‑ и видеослежения, лазерные, читающие вибрации, уши с ногами – стукачи… и контроллеры, торчащие здесь и там неподвижными стальными тушами. Они тоже следят за нами. Да и не только следят… А еще есть капо. И когда нас корчит, продирая до печенок, – капо лишь ухмыляются…
Капо, нацепив наушники, прохаживаются в коридорах между камерами. Поигрывают резиновыми палками. Наушники защищают их уши от сирены, а ультразвуковые трансляторы есть только в камерах – они направлены с потолка вниз и капо не вредят. Капо всегда сытые, одеты с иголочки, щеголяют в черных комбезах зомбарей. Капо лоснятся от удавшейся жизни и любят, когда крысы начинают шустрить уже по подъему. Капо такие же крысы, как и мы – только предавшие себя и нас, номеров. Надсмотрщики, выпестованные и отсортированные машинами и поставленные над крысиным стадом. На каждый отряд их несколько: пять‑семь помельче, бригадиры – и главкапо, старший отряда. Есть еще Главглавы, старшие над каждым из восьми модулей, – но их мы видим очень редко. Док – он у нас умница, начитанный интеллектуал‑эрудит – говорит, что само название «капо» пришло из какой‑то давней войны. И Док говорит, что сравниться с ней ничто не могло. Но что значит это слово – не знает и он.
А еще капо любят, когда крыса залупнется, пытаясь показать зубы. Потому что крысу можно пнуть. И капо любят пинать. Оскалившаяся крыса знает, чем это закончится – но так сложно порой сдержать то, что идет из самой твоей глубины…
– Камеры открыть! Отряд – на выход, бегом марш! Шустрее, пидоры! Шустрее жопами шевелим!
«Камеры открыть» преследует нас всю жизнь. Так начинается наш день. Замки электрические – и где‑то там, где отслеживаются в реальном времени трансляции с камер, дается разрешение и подается импульс на замок. Звонкий щелчок – и дверь отскакивает в сторону.
– Отря‑я‑яд… стуй! На месте‑е‑е, бегу‑у‑ум… арш! Раз‑два, раз‑два, раз‑два!.. Выше колени! Выше! Выше, бля, колени, ссанина!..
Про ссанину нихрена не фигура речи. После забытья, считающегося у нас сном, в сортир хочется люто. Сортиры в конце каждого коридора. Но сортир только для утра, ночью не положено. Захотел ночью – поссать или, может, кишку подавить – терпи. И сейчас, заставляя нас прыгать на месте, капо выжидают того, кто не сможет сдержаться.
– Полуприсед, крысы! Руки вперед! Раз – встали… Два – сели… Раз‑два, раз‑два, раз‑два!..
Кто‑то из нас занимается собой, кто‑то – нет, кто‑то просто слаб или болен. Но все выполняют приказы капо‑два. Бледнея до синевы, хрустя суставами, заходясь кашлем и задыхаясь в отдышке. Мимо трусит соседняя камера, третий отряд – бегут на утренний отлив. Нам же остается лишь провожать их взглядами и завидовать, мечтая о мощной звонкой струе в очко и надеясь на завершение пытки.
– Ты гля, как они любят физо!.. А?.. Продолжаем, петушары! Прыгаем бабочку! Присели – прыгнули! Присели – прыгнули! Руки над головой, аллё!.. Тебе говорю, эс‑два‑полста‑семь! Присели – прыгнули!..
Повинуясь окрику капо, я поднимаю руки над головой. Почему «бабочка»? Странное название для упражнения… Бабочка – это что‑то такое эфемерное, с крылышками; я не видел их вживую – зато пару раз видел в кино. Но называть «бабочкой» упражнение, во время которого тебе невыносимо хочется ссать и ты терпишь из последних сил, лишь бы не расплескать наружу… Как говорит наш Док – есть в этом некая тонкая ирония.
– Раз‑два! Раз‑два! Раз… Оп‑па! Готово… А у нас тут чемпион, крысы! Настоящий чемпион по зассыву!
Верно. Из‑за спины тянет свежемокрыми штанами – вполне ожидаемо после утренней зарядки. Тем более сзади меня стоит новичок, свежак из последней партии. С‑2‑93. Не привык еще к нашим порядкам. Меня и самого так и тянет сжать ноги – низ живота горит, будто раскаленное шило вогнали… но я терплю. Если зажиматься – будет только хуже.
Треск. И еще. У капо два вида палок – обычные и электрические. И сейчас в ход пошла вторая.
– Стоять, крысы!
Стоять по струнке. Не оборачиваться. Тебя здесь нет. Никого нет и ничего этого нет. Молчать. Один залупнется – изгваздаются все: капо будут пинать новую крысу и до сортира вовек не доберешься.
Палка трещит, бедолага орет, валится на пол и дергается словно припадочный. И воняет все сильнее. Капо знают свое дело – разряд в брюхо, удар по почкам, разряд в пах. «Дожимайка» называется. Чтоб до последней капли. Мрази.
– Все? Больше не надо никуда бежать?
В ответ только молчание и скрип зубов. То, что и нужно капо, то, чего они все так ждут от крысюков. С этим разобрались, пора переходить к следующему.
– А кто тут давеча пернул ртом про наши гланды? – капо‑два, оглядывая отряд, ждет стукача. Мы молчим, но капо не расстраивается – он и так знает, кто ляпнул. – А кто тут обозначил нас трупоедами? Эс‑два‑девяносто‑девять! За трупоедов присуждаем тебе…
Обычная палка – гладкая, блестящая резиной, шлепает по ладони. Влажно и многообещающе. Клешня у капо‑два огромная, если растопырит пальцы и положит на голову – может и череп сломать.
– …присуждаем тебе… – тянет он – и с мерзкой улыбочкой заканчивает: – Чистку сортиров после оправки отряда. Доволен, сучка?.. Ты новенький, пока не знаешь порядков – и на первый раз прощаешься. Но запомни, тварь… – капо делает шаг и через шеренгу смотрит на бледного новичка, – не стоит тебе играться с этим словом…
Все как обычно, все по их распорядку. Одному – валяться, опущенному, уничтоженному, скрипеть зубами от боли. Второму, залупнувшемуся, – пара часов в дерьме. А может, и больше, это уж как пойдет. Дизраствор, шланг, жесткая щетка на длинной ручке вычистят что угодно. Нужно только приложить усилие.