…Головой точно в цель, заставив окружающих услышать сочный, смачный звук рассекаемой плоти. Кот – широкий в кости и чуть медлительный – опрокинулся навзничь, и его голова врезалась в бетон со звуком разбитых бильярдных шаров. Все? Все, сука?!.. Лежи, сволочь, не вставай! Лежи!.. Но Кот встал. Разбрызгивая кровь, с расквашенным в кровавые сопли носом. Встал, покачиваясь и готовый биться дальше.
Он здоровый и сильный. Не увалень – но скорости ему точно не хватает. И меня ему не достать – батя Ефим показал мне многое из своего арсенала. Я ныряю вниз, уходя от удара… и хотя его кулак все же цапнул мое лицо – с ноги достаю в пах. Кот хрипит, хакает, сгибаясь и сжимая колени… И – добивка, локтем промеж лопаток и левой с оттягом в печень.
Кот снова падает – но я чувствую, как теплая струйка крови течет по щеке, и не хочу останавливаться. А потому – вбить носок в копчик и добавить в ухо. И снова ногой в голову. И еще раз! И еще!.. Здесь нет судей! Это Нора и Круг, родной! И это тебе, чтоб лежал и не вставал, когда не надо…
Я выдыхаю, приходя в себя и отогнав воспоминания. Наверно, Док прав – я чертовски злющая скотина. Но разве есть среди нас добряки?..
Добряки в Гексагоне… это даже не смешно. Единственный добряк, которого я знал, – батя Ефим. Но он мог себе это позволить – он был сильным, а сильный человек – добр. Сильный может позволить себе быть добрым – в его душе нет страха, а ведь именно страх рождает злобу. Он был единственный добряк. А все остальные вокруг – такие же крысы, полуголодные и злые. И уж мы, бугры, – куда злее остальных. Наверно, работяги ненавидят нас, ненавидят даже сильнее, чем наших цепных псов… Ведь мы порой куда страшнее – мы заставляем делать то, что нужно нам, что нужно отряду, буквально выбивая необходимое. И наказание за невыполнение бывает очень жестоким… Но потом они сами приходят к нам за помощью. Нас никто не заставляет помогать, мы давно можем жить кум королю и класть с прибором на крысюков… но это неправильно. Они такие же люди, как мы. Просто мы чуть хуже, немного сильнее и самую малость злее. И все. Ведь нам приходится решать многое – то, что часто кажется номерам само собой разумеющимся.
А еще мы, бугры, точно знаем простую вещь – мы не умрем обычной смертью. Нас всех, когда допустим оплошку, ждет Лабиринт – и это еще бóльшая тайна. Лабиринт, два или три уровня подземных коммуникаций под Норой, куда капо запускают провинившихся. И карлов, чтобы те делом доказали, что готовы стать полноправным надсмотрщиком. Никому бы не пожелал оказаться в Лабиринте…
– Лис!.. Эй, Лис!.. – меня теребит один из моих багорщиков.
Я открываю глаза и поправляю слегка сбившуюся маску.
– Че хотел?
– Там хрень какая‑то…
Я вопросительно смотрю на номера – а он тычет рукой в сторону крупноячеистой решетки сита, куда ныряет мутный говноручей.
– Я поближе подошел – а там дыра в решетке. Иди посмотри. Здоровенная…
Дыра – это не хорошо. Совсем не хорошо. Дыра – это значит, что сквозь сито в систему может попасть предмет. И тогда смену, которая допустила этот косячище – накажут. Я вовсе не горю желанием получить еще один выговор на отряд, окончательно поставить крест на Норе – и торопливо вскакиваю.
– Показывай.
Дыра и правда есть – вот только не в сите, как я подумал с перепугу, а в решетке, закрывающей боковой перепускной канал. Этот канал используется тогда, когда коллектор за ситом выводится из работы для чистки – и река говна в этом случае устремляется в сток обходным путем. Решетка перепускного канала тоже должна быть в целости – вот только сейчас я этого явно не наблюдаю…
Дыра есть – и она немалого размера. Я бы даже сказал – охеренного. Как будто здесь пролез и ухнул в коллектор какой‑нибудь бегемот. Вот только... Подсвечивая фонарем, я осматриваю решетку – и меня вдруг начинает слегка потряхивать. Я не сыщик или типа того – но даже моих дедуктивных способностей хватает, чтоб понять ненормальность дыры. Да и шрам начинает зудеть… Решетка – распилена! Ясно виден четкий ровный след отреза! Ножовка по металлу, не иначе. Интересные дела творятся…
Я продолжаю осматривать разрыв – и делаю второе открытие. Края решетки уже начинают ржаветь – и это значит, что пилили ее не вчера и даже не в эту декаду. Но почему тогда не заштопали ремонтники? Сток проверяют ежедневно и ежедневно же выгребают мусор, скопившийся у сита. Давно уже доложили бы капо. А вот поди ж ты…
Впрочем, объяснение есть. Мы работаем уже третий час – и мой гребец заметил дыру вот только что. Вполне возможно, что и все предыдущие бригады не приглядывались. Решетка обводного канала утоплена в нишу, она в сумраке, так что и не вдруг разглядишь – и кому охота лишний раз смотреть по сторонам, если взгляд натыкается только на говно?..
Надо доложить. Обязательно надо доложить. Следы распила четко указывают, что из Гексагона кто‑то сделал ноги. Нужно быть полностью отмороженным, чтоб решиться на это, лабиринты стока могут завести куда угодно; заплутаешь – так и подохнешь там, в темноте и одиночестве. Я отчетливо представляю эту жуткую смерть – без света, один в страшном черном лабиринте – и меня передергивает. Стремная хрень… Как бы ни было погано в Гексагоне – здесь хотя бы можно жить. Но окончить свои дни в темном склепе под толщей бетона, без надежды выбраться… какая смерть может быть страшнее?
Впрочем, следующая мысль куда интереснее. Что если этот кто‑то не вылезал наружу – а наоборот? Что если он влез внутрь? Тем более, что и ходят разговоры о разных чудовищах, живущих в стоках. Но распил явно говорит о том, что через решетку прошел кто‑то разумный. Кто‑то, умеющий обращаться с инструментом. Что это означает? Не знаю. Но наверняка это интересная информация. Все же обязательно надо передать. Я доложу капо‑два, капо‑два передаст Главглаву, тот – наверняка Смотрящему. Глядишь – еще и поощрение получим… Дело‑то серьезное.
Мой багорщик вдруг дергает меня за рукав. Оборачиваюсь – и он показывает в узкую кишку стока, ведущую к выходу. Там слышны гулкие шаги и маячит свет фонарей.
– Кажись, смена?
Я киваю, возвращаюсь к своему месту на поребрике, сгребаю в охапку сокровища и по одному сую их в левый бахил. Хабар мало найти и отмыть – нужно протащить его в камеру. И это тоже задачка не из легких. Впрочем, если понадобится – меня есть кому прикрыть. Ну а нет… Химия все чаще кажется мне вполне привлекательным выходом.
День идет к концу, и значит, скоро нас ждет маленький кусочек личной жизни. Наш отряд собирается на своем месте посреди Плаца, строится, поджидает остальных. Язык на плечо, опущенные плечи, усталость в глазах… и вонь. Вонь ОЗК шибает с ног, и остальные отряды, постепенно заполняющие Плац, стараются держаться подальше. Но вонь – это хорошо. Вонь означает душ. Да и пора бы – сегодня девятый день, законная помывка. Я стаскиваю остопиздевшую маску и с яростью начинаю чесаться – скребу ногтями щетину на щеках и бороде, начесываю подбородок и шею… Кожа под пальцами подается, скатывается мелкими шарушками, летит за воротник, отчего сразу начинает чесаться и там. Да уж, точно пора. Пот, каждый день оседающий на коже, за неделю превращается в липкую пленку, обретая осязаемую толщину; она подается под пальцами – сколько ни наяривай, а катышки появляются снова и снова.
Капо объявляются все вместе, кучкой – пятеро бригадных и старший, капо‑два.
– Ну чо, ландыри, устали что ли? – они весело ржут. – Сколько начерпали? Перевыполнили план?..
План…
Тупая злоба плетью хлещет меня, и я опускаю взгляд. Она течет через край, наружу – и тогда начинают дрожать пальцы. Желтый стучит меня кулаком в бочину – предостерегающе, чтоб я пришел в себя. Я поднимаю глаза и смотрю на черножопого ублюдка, донельзя довольного собой, собственной жизнью и ее благами. Мы – крысы, трудовой ресурс, рабы и живые мертвецы. Расходный материал. Мои предохранители давно сгорели, и я чувствую, насколько просто мне будет слететь с резьбы – сорваться и сотворить с капо локальную мясорубку, с кровищей, вбитыми в мозг носами и свернутыми набок челюстями. Именно в такие моменты и приходится сдерживаться и сжимать зубы. Вроде бы я хотел доложить о решетке? Да хрен вам в рыло, гандоны! Как‑нибудь без меня…