– Хочешь сосватать – обращайся ко мне, – ухмыляюсь я. И внутренне морщусь от злющего взгляда Черни. Эх и злобная же сука…
– Робу неси! – слышу я голос Васьки. Отворачиваюсь от Черни – сестренка нахально смотрит на капо‑три и сматывает с руки окровавленную продранную куртку. – Только новую, не стиранную.
Капо довольно кивает.
– Крепка, сучка… Ладно. За такой бой можно и робу отдать. Жди, скоро будет.
Васька коротко кивает и лезет через гомонящий люд к нам.
Весь оставшийся день мы гуляем. Кутим. Декада за спиной, впереди новая – и нужно отдохнуть и набраться сил. Нужно многое успеть. Мы идем в кинотеатр – большую комнату человек на пятьдесят – и смотрим «Терминатора». Четыре фильма подряд, один за другим. Каждый из них изучен весь, до последнего кадра – но сцены с отстрелом машин на ядерных пустошах неизменно вызывают у народа горячий восторг и одобрительные крики и свист. Мы играем в автоматы – и здесь снова в чести игрушки, где человек убивает машину. Мы набиваем брюхо мясом, мы посещаем местное казино, где из азартных развлечений есть рулетка, блек‑джек и обязательные в этом деле шлюхи, мы играем на бильярде. Мы отрываемся на полную катушку. И я постепенно начинаю понимать, что в словах Васьки, сказанных в каморке Армена, пожалуй, гораздо больше правды, чем может показаться сначала. И к ее словам нужно бы отнестись повнимательнее…
Четыре декады назад я ухитрился проиграть в очко два комплекта черных комбезов, ботинки и полную аптечку. Три декады назад Желтый поимел пятерых шлюх за день. Дорвался, бык‑производитель… И, конечно, он хорошо заплатил за их услуги. Две декады назад Смола поставил рекорд, сожрав что‑то вроде двадцати порций шашлыка. А в этот раз преподнес своей черной бабище дорогой подарок. Из нашей четверки не выделяется только Пан – но и то потому что пацан он скромный и не любит понтов. Кто из посетителей Норы может позволить себе столько же, сколько позволяем мы? Да никто. Мы, сука, самые настоящие местные прожигатели жизни. И поиметь нас и наши карманы, конечно же, есть немало желающих… Надо бы перетереть об этом со Смолой.
К вечеру я уже довольно пьян. Самогон Норы – та еще злобная дрянь. Градус не очень высок и мозги дурманит постепенно – но в какой‑то момент количество выпитого превышает возможности организма и ты становишься похож на корабль, во время шторма затерявшийся в морских просторах. Мозги выносит не сразу – но прочно, так что не вдруг и сообразишь, кто ты и где встал на прикол этой ночью. Но мы пьем – пью я, пьет Смола, пьют Желтый и Пан – и наша жизнь постепенно наливается красками. И уже не кажутся такими ублюдочными капо, и уже карлы – сама милота и компанейские парни, которые горланят вместе с нами песни в караоке, и уже машины – правильные пацаны, которые всего лишь проявляют строгость в слежении за порядком и не более того. Ведь в сущности, если задуматься, – это их нормальное состояние, их первейшая функция… И уже вся наша жизнь не кажется такой мерзкой, ибо в ней появляется высший смысл, доступный пониманию только после определенной дозы: бог прописал каждому человеку место в этом мире – и так уж вышло, что наше место здесь. Пар выходит из котла, сбрасывая избыточное давление внутри, – и появившейся пустоты вполне хватит на следующую декаду.
Где‑то после полуночи я окончательно теряю связь с реальностью. Я уплываю в страну снов и чувствую, как меня куда‑то несет по волнам безмятежности. А может быть, это несут меня мои кореша… Куда? Не все ли равно… Я засыпаю – и вижу во сне батю Ефима. Совсем как тогда, в первый день встречи с ним. И батя Ефим, сидя на нарах напротив, говорит удивительные вещи…
Батя Ефим никогда прямо не говорил, откуда он. Вот, де, я – из Восточного Дома – такого не было. Но по тому, как много он рассказывал о Доме – вот именно так, о Доме, с большой буквы – я, мелкий шкет, со временем смог понять, что он из восточников. Была какая‑то экспедиция – он называл ее второй, из чего я сделал вывод, что была еще и первая, – которая шла куда‑то и попала под жесткий пресс машин где‑то в Джунглях. Батя Ефим шел в составе этой экспедиции – и так он оказался в Гексагоне.
Восточники казались мне тогда сказочными богатырями – ведь батя Ефим рассказывал небывалое… Он говорил, что восточники вот уже много лет защищают свой Дом от нашествия машин. Он рассказывал о бойцах, в умения которых невозможно поверить – якобы даже одному человеку вполне по силам противостоять механизму и победить его. Конечно, если это не тяжелая платформа… О том, как люди Дома уходят в Джунгли – а потом возвращаются и приносят добычу: части машин, барахло с кадавров, медицину, оружие и патрон… Он рассказывал об Академии и Дальних Казармах, о Периметре, о ПСО и ПБО, о неустанном труде на благо общины. О том, что детей там растят пусть и в строгости – но и в любви. И самое главное – о том, что у них есть мать и есть отец…
Впрочем – все это было сильно потом, через месяцы. А в первую нашу встречу он говорил совсем другие слова. Другие – но не менее важные и нужные.
Очнувшись, я не сразу понял, где я. Последнее, что помню – как Воробей тянет к Ваське свои костлявые грабли. После – обрыв и темнота. Я ворочаю головой, пытаясь сообразить… так это же Медчасть! Ну да, Медчасть и есть – несмотря на сумрак и чуть тлеющую дежурную лампу над дверью, я вижу белые стены и потолок. Только в одном помещении Гексагона есть белый потолок – у Дока. Но если я тут… тогда Васька – там! И может, в эту самую минуту Воробей уже делает свое мерзкое дело?!.. Я вскакиваю… и комната немедленно приходит в круговое вращение, а мое тело – в штопор.
– Ну‑ну… Осторожнее, молодой человек, поменьше активности… – сквозь звон в ушах я узнаю мягкий голос Дока. – Поднимите его, Ефим Иваныч.
Чьи‑то руки поднимают меня и снова укладывают на койку. И когда картинка перед глазами немного замедляется – я вижу здоровенного мужика, склонившегося надо мной. Я узнаю его – это один из новых преподавателей Оружейного, не так давно появившийся на Малолетке.
– А Васька?!..
Он улыбается.
– Жива твоя Васька. В полной сохранности. В канцелярии у бригадирши сидит. Теперь ее точно никто не тронет.
Улыбка у него добрая. Такая, что я сразу успокаиваюсь. Но еще больше успокаивают слова – «в канцелярии…» Целку не рвут только в одном случае – если девчонку берут под защиту суки‑бригадирши. А с нашими суками лучше не закусываться даже таким отморозкам, как Апельсин.
Помню, какое‑то время для меня было загадкой, какие отношения связывают батю Ефима и наших сук. И для меня удивительно было видеть, как они – бабы с яйцами, жесткие, уверенные в себе оторвы – оказавшись рядом с ним, становились совершеннейшими душками. Буквально таяли, расплывались, как масло на сковороде. Оно и немудрено – это был человек словно из другого мира, настолько он не походил на здешних, ублюдков Гексагона. Что в доброте и человечности, что в силе и уверенности в себе – он мог дать фору любому местному. Ни до, ни после – я не встречал таких. Он быстро стал бугром в Оружейном – и таким бугром, к которому – неслыханное дело! – прислушивались даже капо. И наши суки совершенно точно чувствовали это, чувствовали его внутреннюю силу. Любая женщина мечтает о здоровенном мужике, за которым сможет спрятаться, как за каменной стеной; она может не признаваться в этом даже сама себе – но это в природе каждой женщины. И батя Ефим наверняка и казался им такой стеной. Крепкой, надежной. И уж совершенно точно могу сказать – были между ними и совсем близкие отношения. Ну а как иначе? Ему было едва за тридцать – как без женщин? Тем более если они вьются вокруг и всегда готовы.
Док уходит, а он присаживается рядом на табуреточку и долго глядит на меня. Взгляд у него спокойный – и бывалый . Не жёсткий, не жестокий, вовсе нет – именно бывалый. Я сразу отвожу глаза – этот взгляд выворачивает наизнанку, видит всю твою душу до самого дальнего уголка.
– А ты молодец, – наконец говорит он. – Не испугался. Один против троих…