Священники, дайте мне что-нибудь, дайте… О-о!
Священник
Чего же ты хочешь?
Комати
Отпустите меня к Комати.[86]
Священник
Ты же говорила, что ты Комати. Что за чушь ты теперь несешь?
Комати
Нет, нет… Комати была красавица.
Много писем получала она, много посланий —
Больших, точно капли с летнего грозового неба.
Но не отвечала она, ни слова от нее не было.
И вот в наказание она состарилась,
Прожила уже сотню лет.
Но я люблю ее, о, как я люблю ее!
Священник
Любишь Комати? Скажи же, чьим духом ты одержима?
Комати
Многие отдавали ей свои сердца, Но был среди них один, Кто любил ее больше всех, — То был Сёсё, Сии-но Сёсё, Родом из селенья Густой Травы.[87]
Хор (за Комати, т. е. за дух Сёсё)
Колесо бежит назад; и снова Я проживаю весь круг моих несчастий, Снова иду я к священной скамье. Солнце… Какой час оно показывает? Вечер… Один в лунном свете иду я.
Грозные стражи стоят на пути моем, Но нет для меня никаких преград!
(Помощники одевают Комати в шляпу судьи и дорожный плащ Сёсё.)
Смотри, я иду!
Комати
Подниму я белый шлейф придворного платья,
Хор (за Комати, которая в одежде своего возлюбленного жестами показывает его ночное путешествие)
Натяну на голову высокую шляпу,
Завяжу сверху рукава дорожного плаща,
Скрою глаза от людей.
В лунном свете, во тьме,
Сырыми ночами шел я; ветер свистел,
Листья мелькали; зимою мело,
Комати
А вода стучала по крыше — кап, кап…
Хор
Быстро, быстро, приходит, уходит, приходит, уходит… Вот одна ночь, вторая и третья, и десятая (ночь урожая)… Так и не увидел я ее, хоть шел долго; Верным был, точно петух, что зарю своим криком встречает, На скамье оставлял я зарубки. Так сто ночей принужден был провести я; Мне не хватило одной…
Комати (чувствуя агонию Сёсё)
Глаза мои закрыла пелена. О, как больно, как больно!
Хор
О, боль! О, отчаяние! Последняя ночь не настала, А Сии-но Сёсё уж нет.
(за Комати, которая больше не одержима духом Сёсё)
Его ли духом я была одержима, Его ли гнев сломил мои силы? Если это так, дай мне помолиться за его будущую жизнь,
Ибо только там есть успокоение.
Поднимусь высоко в песках,[88]
Пока не стану я золотой,[89]
Смотрите, я подношу свой цветок Будде,[90]
Держу его обеими руками.
О, да направит он меня путем Истины,
Да поведет меня путем Истины!
IV
Дзэн и юмор
Считается, что изображение Хотэя (Пу-тая), веселого бoгa благополучия, и сопровождающая рисунок надпись выражают состояние духа самою Сэнгая. Стихотворение представляет собой знаменитую цитату из «Изречении Конфуция» и и вольном переводе Судзуки точно выражает дзэнский дух мятежника Сэнгая.
Будда Шакьямуни ушел.
А бодхиеаптза Майгрея еще не здесь.
Это из-за них мы вечно чем-тo заняты.
Ах, как сладко вздремнул я!
Ну разве эта сладость сравнится с Конфуцием?
Предисловие
Нельзя представить себе антологию дзэн без раздела о юморе, потому что острое словцо — одна из тех характерных примет дзэн, которые отличают его от всех остальных религий. В дзэн шутки не только разрешаются — они обязательны. «Можно читать Библию с серьезным лицом и изучать Коран, не усмехаясь. Никто еще не умер от смеха и при чтении буддийских сутр. Но произведения дзэн изобилуют шутками, заставляющими покатываться со смеху. Просветлению часто сопутствует трансцендентальный смех, который можно назвать смехом радостного одобрения».[91]
В дзэнской литературе можно найти множество историй, наподобие следующих.
Монах пришел к мастеру, чтобы тот помог ему найти ответ на один из классических вопросов дзэнской диалектики: «В чем смысл прихода Бодхидхармы с Запада?» Мастер предложил монаху перед тем, как они приступят к решению, склониться в низком почтительном поклоне. Монах не замедлил выполнить указание, но тут же получил чувствительный пинок от мастера. Это освободило монаха от нерешительности, в которой тот пребывал. Почувствовав удар наставника, он мгновенно достиг просветления и потом рассказывал всем: «С тех пор, как Ма-цзу пнул меня, я смеюсь не переставая».[92]
86
Несчастной полностью овладел дух умершего Сёсё; эта «сцена одержимости» на представлении длится гораздо дольше, чем можно подумать, читая короткие строки пьесы.