В наступившей тишине всхлипнула девчонка.
— Цыц, — шёпотом сказал Старший, — услышит, вернётся.
— Дяденька, — тоненько заплакала она, — я боюсь, дяденька.
— Боишься, так и сидела бы у себя, — откликнулся женский голос.
С койки Старшего соскользнула женщина в мужской, еле прикрывающей ей бёдра рубашке.
— Айда девка, — позвала она, — коли к мужикам лазишь, так бояться уж поздно.
— Валите, пока дверь закрыта, — сказал Старший.
Женщина что-то хотела ему сказать, он отмахнулся от неё. Из глубины спальни выбежала девчонка, тоже в мужской, но ей почти до колен, рубашке. На секунду две тени помедлили у решётки, прислушиваясь, ловко протиснулись между прутьями и исчезли.
Спальня прислушивалась, затаив дыхание. Но было тихо, видно, сволочь отвела душу и спать завалилась.
— Полоша, — позвал Старший, — посмотри, как он. Живой?
— Дышит, — после недолгой паузы ответил Полоша.
— Всё, мужики, всё завтра, — сказал Старший.
Кто-то в ответ вздохнул, кто-то шёпотом выругался. И вдруг звонким шёпотом заговорил Тукман.
— Зуда, а чего ты наврал, а?
— Цыц, — испуганно откликнулся Зуда, — заткнись, дурак.
— Сам дурак, — обиделся Тукман, — говорил, у него гладко, ничего нет, а всё наврал. Я, пока его били, рассмотрел, всё у него как у всех, только волосьёв нету. А ты наврал всё, что у него как у лягушки везде гладко.
— Во дурак, — с мрачным удивлением сказал Мастак. — Так ты за этим к нему и полез?
— Ага, — согласился Тукман, — я ж не поверил, а Зуда говорит, ты пощупай, как заснёт, а то он прикрывается всегда.
Спальня потрясённо молчала.
— Разглядел, значит? — спокойно спросил Старший.
— Ага.
— Ну, так спи теперь.
— Ага, — сонным голосом согласился Тукман.
Когда он засопел, подал голос Зуда.
— Братцы, я ж не хотел, я для смеха…
— С тобой отдельный разговор будет, — ответил Старший, — всем спать.
Ничего этого Гаор не слышал. Где он, что с ним… ослепительные вспышки не впереди, не сзади, а где-то внутри головы, голова большая и лёгкая, она бы улетела, но её держит тяжёлое, налитое свинцом тело… мимо глаз трассирующие беззвучные пули… вставшая стеной бьющая в лицо земля… белый круг хирургической лампы, боль в онемевшем теле и хруст разрезаемой кожи… — А вот и она, повезло тебе, сержант, на два ногтя правее и не довезли бы — … гранитная крошка забивает глаза и рот… колышется чёрная густая вода… это Ущелье или Алзон? Вода в Алзоне, чёрные болота, заглатывающие машины целиком вместе с людьми… проломлена гать… прыгай… куда?.. прыгай!
Его тело конвульсивно содрогнулось, выполняя ненужную команду. И новый приступ боли снова отбросил его в прошлое… грузовик трясётся на разбитой дороге, каждый толчок отзывается болью, — тише, парни, тише, не кричите, потерпите, парни, проскочим — … по шоссе нельзя, там заслон, спецвойска, безнадёжных не вывозить, просёлок не перекрыли, проскочим… голова, как болит голова… и тошнит… — у тебя контузия, потерпи — …
И темнота, чёрная, сплошная и прозрачная сразу, он плывёт в ней, или его несёт, переворачивает, скручивает жгутом, это переправа, Валсская переправа, быстрая с водоворотами и опасными стремнинами Валса, его тянет ко дну, надо всплыть, оружие над головой, снесёт на мины, всплыть, пока не стреляют, с двух до полтретьего у аггров перезарядка аккумуляторов, когда зарядят, включат прожектора, надо успеть… Валса, какая ты широкая Валса… Кричат… далеко кричат… в атаку? Нет…
— Подъём, — наконец услышал он и со стоном открыл глаза.
Тело казалось по-прежнему онемевшим и плохо слушалось. И с каждым движением оживала и нарастала боль. Но… если не можешь ходить, будешь лежать в печке. Седой просил его выжить.
Преодолевая боль, Гаор сел, достал из тумбочки и натянул бельё, слез вниз и побрёл в уборную.
— Рыжий, жив? — спросил кто-то.
— А ты, паря, того… — сказал рядом ещё кто-то.
Конца фразы Гаор не расслышал. Больно, всё больно, всё болит. Не можешь ходить, будешь в печке лежать. Кто выжил, тот и победил…
Он вернулся из уборной, натянул комбинезон, обулся и пошёл в столовую. По-прежнему кружилась голова, и звенело в ушах от боли, иногда его пошатывало, и он налетал на идущих рядом, кажется, ему что-то говорили, он не слышал и не понимал. Но дошёл до своего места, сел, перед ним поставили миску с кашей, кружку с кофе и положили ломоть хлеба.
Гаор взял ложку, набрал, поднёс ко рту и… не смог проглотить. Комок боли в груди не пропускал еду. Осторожно, боясь уронить, он взял кружку и стал пить маленькими глотками, проталкивая с кофе застрявшую в горле кашу. Нет, есть он не может, желудок сводит спазмами, вот-вот вывернет. Удалось нащипать и немного съесть вместе с кофе хлебного мякиша. Что-то сказал Зайча. Он не понял и не ответил, занятый одним: не закричать и не потерять сознания. Гаор допил кофе и встал со всеми из-за стола, оставив нетронутой кашу, шевельнул губами, благодаря Мать, встревожено глядевшую на него, и вышел со всеми в коридор.