Когда за ними закрылась дверь, Старший перевёл дыхание.
— Так, мужики, не шуметь и не заходить. А в остальном, что хотите.
— Знаем, — откликнулся за всех Тарпан и отпустил Тукмана. — Давай в чёт-нечет играть.
— Давай, — согласился Тукман, очень обрадованный таким предложением. Обычно с ним никто играть не хотел.
Сквозь боль и беспамятство Гаор чувствовал, что его трогают, но не то что оттолкнуть эти руки, даже закричать не мог, силы не было, он как истаивал, растворялся в затопляющей его боли. Остатки сознания как лоскуты снега в горячей воде, сейчас растают, и ничего уже не будет, ни боли, ничего… Умирать не больно… пока болит, ты живой, скоро боль кончится, осталось немного… надо потерпеть, немного потерпеть…
Над ним зазвучали голоса.
— Потерпи, парень…
— Кладём его…
— Ох, сволочь какая, что сделал…
— Руки клади…
Жарко, как же жарко, нечем дышать…
Широко раскрытым ртом Гаор хватал влажный горячий воздух, и не мог вдохнуть, протолкнуть застрявший в даже не в горле, а в груди комок.
Чья-то ладонь мягко касается его лица и волос. Это было, когда-то было… Он со стоном открывает глаза. Горячий белый туман, и в этом тумане странные белые фигуры. Женщины? Но почему они… такие?
— Как звать тебя?
— Рыжий, — стоном вырывается из сразу пересохшего горящего рта.
— А раньше как звали?
Раньше это до рабства? Зачем это?
— Гаор… Гаор Юрд…
— Нет, нельзя, не придёт Мать-Вода на такое.
— Да уж, не имя, карканье воронье.
Звучат странные непонятные слова, чьи-то руки гладят, растирают ему ступни и кисти, почему-то становится легче дышать.
— Ма́терино имя назови, как мать звала?
Женское лицо склоняется над ним, светлые прозрачно-серые глаза, как тучи на осеннем небе, глядят строго и ласково.
— Не помню… — отвечает он этим глазам, — ничего не помню.
— Неужто матерь ро́дную забыл?
— Мне запретили помнить…
— Сколько ж было тебе, как забрали?
— Пять…
— Сиротинушка значит.
— Ни матери, ни отца…
— На Рыжего звать будем.
— Не на карканье же это.
И протяжное монотонное пение, непонятные слова…
— Мать-Вода, Рыжего мимо бед пронеси, ты льдом крепка, ты паром легка, приди, Мать-Вода, пронеси мимо бед, не виноватый он в бедах своих…
Руки, гладящие, растирающие ему грудь… Вдруг комок исчезает, и он с всхлипом втягивает в себя воздух.
— Пришла, Мать-Вода.
— Вижу, поворачивайте, там вся боль…
Его поворачивают на живот, и те же руки ложатся на его спину. Он вздрагивает, обречённо ждёт боли, но боли нет, она далёкая, слабая, но опять становится тяжело дышать.
— Матуня, холодянки ему под лицо поставь.
— И виски смочи.
Прямо у лица прохлада, он, не открывая глаз, тянется к ней, окунает лицо в холодную воду.
— Смотри-ка, не захлёбывается, приняла его вода.
— Пить ему не давай, сердце зайдётся.
— Знаю. Ты не пей, Рыжий, нельзя, дай я тебе виски смочу.
Прохлада отодвигается, но маленькая рука смачивает ему виски, обтирает лицо, и он шевелит губами в беззвучной благодарности.
— Рыжий, Рыжий, — зовут его.
Он с трудом открывает глаза, разрывая слипшиеся от выступивших и мгновенно высохших слёз ресницы. И видит прямо перед собой лицо Матуни, но… но что не так?
— Повторяй, Рыжий, повторяй за мной. Вода-Вода, обмой меня, унеси горести прошлые, принеси радости будущие.
— Матуня, ему сильнее надо, — говорит над ним голос Матери.
— Рано ему Мать-Воду звать, — строго отвечает Матуня, — это в самый раз будет. Повторяй, Рыжий, повторяй за мной. Вода-вода, обмой меня…
Он послушно шевелит губами, выговаривая непонятные слова, и не сразу замечает, что его шёпот уже не отзывается болью в теле, что руки на его спине и ягодицах всё сильнее разминают, месят его тело, а боли нет, что он уже почти свободно дышит. Он вдруг осознаёт, что это душевая, он лежит на скамейке, а жарко от горячей воды, что бьёт из всех открытых до отказа кранов, а перед ним Матуня держит маленький пластиковый тазик с холодной водой. Он пытается высвободить руку — они почему-то как-то странно подвёрнуты у него под тело — и дотянуться до воды.
— Ну, вот и зашевелился, — смеётся Матуня, — ты лежи, Рыжий, я подам.
Она окунает руку в воду и обтирает ему лицо, смачивает виски. Но… но Матуня голая. Что это? Его вдруг поворачивают на спину. Боли нет, но он видит вокруг себя матерей, всех шестерых, и они голые, что это? Что они делают? Он пытается прикрыться, но они властно убирают его руки.