— Свобода слишком дорога, — кричит ему вслед кузен. — Это химера, призрак, а вот цена настоящая.
«Да, — беззвучно отвечает он, уже идя по коридору в свою келью, — в этом ты прав, уже чужой и потому не властный надо мной высокородный ургор, но я готов заплатить эту цену.»…
…Он заплатил, прошёл все обряды, ритуалы и процедуры в Храме и Ведомстве Юстиции, стал одиноким и безродным с чужими односложными именем и фамилией, одним из многих и многих. И всё, что у него есть, сделано им, самим, лично. Но надо же как разбередила его эта писанина. Ведь по всей Королевской Долине прошлись, и по прошлому, и по настоящему, и, раз газету после такого не прикрыли и не запретили читать и передавать, то и по будущему. Но… что сгорело, то пеплом стало, пепел ветер развеял, и хватит об этом. Надо спать, а то ещё с недосыпу в аварию влетишь… Прошлого у него теперь нет, своё настоящее он сделал, а будущее… ох, только бы не война. А со всем другим он справится.
Клуб Союза журналистов
Журналисты — народ компанейский и говорливый. Поэтому в ресторане Клуба всегда неумолчный шум от разговоров и сидят компаниями, ну, изредка парами. И потому одинокий в дальнем углу за маленьким столиком, да ещё спиной к залу — явление, мягко говоря, неординарное. Кто это — и по спине сразу угадывали, и почему так — тоже все понимали. Мэтра здорово отщёлкали по носу и… прочим частям тела. Мало того, что такой фитиль мимо него прошёл, так ещё и по нему самому шарахнули от души. И так, что не придерёшься и в Ведомство Юстиции с иском за клевету не потащишь. Вот и пьёт Мэтр в одиночку, видеть никого не желает. Ну так, Огонь справедлив.
Лицом к стене и спиной к миру. Чтоб никого и ничего не видеть. Да, он беззащитен, спину всегда надо прикрытой держать, но… нет, они не посмеют. Всё же — он скривил губы в презрительной насмешке — одна защита у него осталась. Было две: кровь и репутация. Кровь после этой поганой статейки — не защита, а… отягощающее обстоятельство, как говорят законники, а вот репутация… он столько положил на неё, нет, угробил, швырнул в Огонь сил и времени, стольким пожертвовал, что теперь она… не поможет, но хоть защитит. Огонь справедлив, и за всё надо платить? Да, всё так, но разве он не платил? Чего и сколько он заплатил за… нет, он не ушёл из рода, но выговорил, откупил себе право, оставаясь в роду, жить самостоятельно и, приезжая не чаще раза в декаду и на обязательные праздники в Королевскую Долину, в — аггелы всех мастей! — родной дом, бесстрашно спать в своей спальне, выходить к обеду в общую столовую и сидеть вечером в общей гостиной, на равных беседовать с гостями, родичами и родственниками на праздничных приёмах. И всё, всё завоёванное, да, аггелы вас всех трахни, это была его война и он её выиграл, а теперь — прах и пепел. Этого — он залпом допил стакан, тут же сам снова наполнил его до краёв, как в Арботанге, где надо успеть напиться, пока есть такая возможность, и невидяще посмотрел на остаток в бутылке — да, этого провала, что не смог не только остановить, пресечь, но даже не предупредил, род не простит. Вернее, будущий глава рода. И глубоко внутри горестное, жалкое в бессильной зависти: «Это могло быть моим». Да, аггел возьми, это он мог, давно, он знает куда больше этого щелкопёра с дурацким насмешливым псевдонимом, как бы тот ни пыжился, но знает этот… далеко не всё и не о всех, а я… «А что ты?» — беспощадный вопрос. И столь же беспощадный ответ, потому что самому себе врать незачем. Ты струсил, бочком-бочком и в сторону, обошёл, не захотел рисковать, так… получи теперь. Наотмашь и со всей силой. И утрись. Тебе нечего сказать, нечем и некому возразить.
Ровный шум обычного ресторанного говора взорвался фейерверком не столько искренних, сколько громких поздравлений.
Мэтр не обернулся, сохраняя своё одиночество, хотя по вырывающимся из общей невнятицы словам понятно, что кого-то поздравляют с чем-то глубоко личным и непрофессиональным, то ли рождение сына, то ли… а не всё ли ему равно… И надо думать о будущем. Своём личном и своего рода. Дистанцироваться, рвать полностью и окончательно? И тем самым публично признать полную правоту этого Никто-Некто? Что это даст и что он на этом потеряет? И вообще, не поздно ли ты спохватился сбрасывать балласт ставшей ненужной родни? Репутация… делается человеку годами, а роду поколениями. А теряется… Вот именно. Он оглядел практически опустевшую бутылку. Да, на этом остановимся, не уподобляясь безродной швали, что всё до капли, чтоб ни сотки не упустить. И попробуем сохранить остатки репутации. Он небрежно, почти как раньше, положил на стол крупную купюру и встал. Привычно сделал лицо с надлежащим выражением и обернулся к залу.