Две силы, две воли слились воедино, подпитанные общим желанием. Обмануть судьбу, успеть.
В развеивающейся дымке чар они промчали деревушку насквозь, на полном скаку раздавая удары. На Ворона накинулась тварь, и разъярённый жеребец обрушил на неё копыта, перемалывая костяные накладки и хрусткие крылья.
За одну ночь Антариес, как приливная волна, подкатился к человеческому селению и погрёб его под собой. Там, где колосились всходы, - выжженная пустошь. Огороды, амбары, дома - ничто уже не принадлежит человеку. Неделя, месяц - от Кри не останется и следа.
А ещё Кри горела. Возможно, кто-то из крестьян понадеялся отпугнуть нечисть огнём. Обезумевший человек, горящая ворвань - и человек превращается в мечущийся факел. Опрокинутый на солому светец; искра, вынесенная из печи на подоле или рукаве. Факелом становится дом. За ним - другой. Устланные соломой полы, набитые сеном тюфяки, укрытые вейником и тростником крыши...
В сплошь каменном Телларионе забыли вид и ужас пожаров.
Они разделились молча. Долг диктовал не делать различий между незнакомцами и теми, с кем связывает родство или сердечная привязанность... хотя бы потому что мага по уставу не могут обременять подобные узы. Кинуться на розыски Радека и Валенты - означало разменять на них чьи-то жизни. С этим им предстояло жить.
Дом Валенты полыхал как соломенный шалашик. Первым порывом Трея было броситься туда, но он с проклятьем осадил коня, опомнившись, что Валента уже полгода как чужая жена. Задира встал на задние ноги, с места разворачиваясь в противоположную сторону. К богатому, промеж прочих, Лургову дому. Стоящий гордо, наособицу, отделённый от скачущего по крышам огня широким двором, он стоял ещё целый, затаившийся. Хозяева укрылись за прочными засовами, и у Трея отлегло, было, от сердца...
Встав в седле, Трей единым духом перемахнул высокий забор. Кулаком заколотил в закрытые ставни.
- Валента! Валента!
Изнутри прислушалось, зашумело перебранкой, грохнуло, точно опрокинутой об пол лавкой.
О ставню ударилось изнутри. Прорвалось бессильной, грязной бранью.
Трей въяве видел его: высокий ростом промеж сельчан, но держащийся сутуло, уже начавший грузнуть; снулый взгляд исподлобья, ни то ни сё... Лург-меньшой, Валентин муж.
- Колдун проклятый... Чтоб тебе заживо в Бездне гореть...
Могучая затрещина оборвала проклятия, захлебнувшиеся утробным воем - Трей поначалу даже не понял, что слышит, как в голос рыдает здоровенный, старше его, детина.
- Оборони нас, ведьмак! - покрывая всё прочее, раздался зычный голос старого Лурга. - Внакладе не останешься. У меня под амбаром серебришко в корчаге* припрятано...
- Валента! - позвал Трей, не слушая посулы. Внутри ширилось, разрасталось, словно бы полынья. - Почему я её не слышу? Где она?
- Она в родительский дом вернулась! - торопливо выкрикнул звонкий девичий голос, и Трей узнал по нему ту конопатую воструху*, что с полжизни назад так настойчиво зазывала их с Демом на вечёрку. - Уж с две луны как!..
- Цыц, дура!.. Ведьмак! Серебром заплачу...
Трей уже не слышал.
Он бежал, не то обгоняя веющий жаром ветер, не то увязая в дыму, как в трясине, и навстречу ему бежали, ползли, летели - нечисть, забравшая черты людей, и люди, утерявшие человеческий облик. Его оглушали вопли, в которых не было уже ничего осмысленного, рычание и вой, в которых слышалась исковерканная речь.
Он действовал механически, как бездумное творение мэтра-артефактора, как спарринг-манекен для одиночной тренировки, уклоняющийся и раздающий удары; без остановки, без задержки, без сомнения, отделяя - как зерно от сора, живое - от того, что было враждебно жизни.
От дома Валенты осталась пылающая, напросвет, клеть; багровые, точно освежёванные, рёбра венцов, обрешётка ещё не провалившейся кровли. Ничего живого там не могло остаться.
Он не мог отыскать Валенту: пространство пропиталось страданиями, страхом и смертью, дар отказывал.
Он вошёл во двор с чувством, с которым поднимаются на плаху. Сразу у ворот корчилась, суча передними лапами, на удавке натянутой верёвки, издыхающая, с перебитым хребтом, собака.