Он нашёл её в самом дальнем закуте, за скудными припасами снеди, за мешками с капустой, среди россыпи яблок. Она лежала ничком, неловко подвернув под себя ногу, ещё меньше, ещё более хрупкая, чем он её помнил. Когда Трей приподнял её и оборачивал в дымящуюся ткань, её длинные тяжёлые волосы спутывали ему руки, сетью ложились ей на лицо.
Что-то хранило его, некая высшая воля - иначе и быть не могло. Обратный путь он проделал не то по памяти, не то попросту наугад, потому что пол проваливался под ногами, и сверху сыпались балки, и перегородки рушились, брызжа снопами искр, и всё это должно было, обязано было стать для них погребальным костром. Насколько бы ни был он выносливее и удачливее человека, сколько бы ни помог ему дар, но без воздуха сознание мутилось, тело замедлялось и слабело.
Он нашёл выход по наитию. Дверной проём был весь объят пламенем, и, как шесть лет назад, чтобы не сгореть в этом костре, Трей сам окутался огнём. Призванное пламя взвилось, словно от порыва воздуха, и угасло, когда его дар оказался исчерпан до дна. По-прежнему почти ничего не видя, Трей спустился, едва ли не скатился с покоробившегося крыльца, в несколько прыжков отбежал от дома и упал на землю, закрывая Валенту, когда остов крыши наконец провалился, выдохнув нагнетённый жар, а следом рухнула стена, раскатывая головни брёвен.
Студёный воздух взорвался в лёгких, крепким хмелем ударил в голову. Он прикасался снова и снова, не доверяя обожжённым, нечувствительным рукам. Она лежала на закопчёном снегу двора, как лежала в подполе, в той же неловкой, защитной позе, и не дышала, не дышала, не дышала.
Приклонившись друг к другу, как две не держащиеся по отдельности опоры, Ватан и Зелна молча стояли над ним, и как на безъязыких и неподвижных истуканов, он не обращал на них внимания. Зелна шевельнулась, и из воспалённых глаз женщины вытекли первые слёзы.
- Ну что же ты, родная моя... - шептал Трей настойчиво, не чувствуя почти ничего, кроме отупляющей усталости. - Зачем ты так? Ну же... милая.
Охваченный всё той же усталостью, он склонился над обмякшим телом, положил ладонь на исхудавшую узкую грудь. Путаясь пальцами в завесе укрывших лицо волос, отыскал губами неподвижные, податливые губы и вдохнул в неё первый глоток жизни.
Это было сложней, чем ступать по горящим половицам. Держать ритм, не сбиваться, когда у самого в глазах мутится от нехватки кислорода и в лёгких клокочет от сдерживаемого кашля. Надавливать, так, чтобы помочь выдохнуть, а не сломать хрупкие рёбра, выдыхать, размеренно, так, как когда-то учил мэтр Варух - кто бы знал, когда и с кем Трею пригодится эта наука.
Когда он уже не смог не слышать мысль, что всё кончено, она вдруг содрогнулась и закашлялась. Скорчилась, перекатываясь на бок, и он совсем уже без мыслей, без облегчения даже, подхватил её, приподнимая, удерживая полусидя. Она заходилась в кашле, хрипела, в горле у неё клокотало, как у утопленницы, но она дышала, сама, сама дышала. Маленькие руки её двигались беспорядочно, проводя по нему, по воздуху, по чахлому снегу; она принялась выпутываться из частой сети занавесивших её волос, и тогда, тогда Трей узрел подтверждение тому, что истинно знал уже долгие минуты.
Не Валенту он вынес из горящего дома. На его коленях сидела, за его руки цеплялась, на него смотрела - уже с тенью узнавания - прятавшая со зла сестрины башмаки, караулившая их за околицей, грозившая рассказать отцу, - Ниери.
Он поднялся, чувствуя такое изнеможение, словно был отжившим свой век старцем.
- Зачем же вы... солгали?
Женщина-призрак через усилие подняла седеющую голову.
- Да, я солгала. - Зелна прямо посмотрела на него сухими колючими глазами. - А ты вошёл бы в огонь, не ради Валенты - ради чужой девочки?
Он помолчал. Покачнулся, но опоры не было.
- Да. Вошёл бы.
Зелна дрогнула, отвела взгляд.
- Когда она?.. - спросил он.
- Сразу почти, - буднично откликнулась женщина. Опустилась на исчезающий снег рядом с бессильно клонящейся дочерью. Девочка словно и не понимала, что говорят о её сестре, не замечала ни мать, ни отца, и, не отрываясь, смотрела на Трея. Не на пожарище, оставшееся от дома, не на мёртвое небо, только на него. - На неё первую и накинулись, точно... слаще всех была. Ватан ту тварюгу отогнать чаял, да куда там... самого подрали. Да нехотя так, словно кутя* надоедливого. А с ней долго... долго.