Когда она почти бегом вернулась в зал, гитара уже перекочевала в руки Илле. Перекочевала - Диана тотчас поняла это, потому что играл молодой маг совсем неплохо и очень душевно - самое то для любой дружеской компании, и в Дианином мире его непременно зазвали бы в одну из множества знакомых ей групп, кочующих по квартирникам, - но это была уже ловкость длинных пальцев, юношеская искренность и славный репертуар, но не та магия мелодии и голоса.
Фьора уже не восседала языческой царицей. Она лихо отплясывала между Демианом и Треем - ни дать ни взять, почтительные сыновья, развлекающие матушку. Когда танец требовал от участников кружиться, взявшись за руки, высокие маги подхватывали взвизгивающую тонким девичьим голоском тётушку под локти - и миниатюрные ножки в щегольских цветастых чулках продолжали, взбивая юбки, выписывать кренделя прямо по воздуху. Смотреть на это без улыбки было решительно невозможно.
И так, лишь по прошествию нескольких месяцев, Диана с изумлением узнала, что немногословный друг Трея, оказывается, тоже умеет улыбаться, причём улыбка его ни по одной статье не уступает Треевой. И впервые ученики Когана показались ей схожими и действительно близкими друг другу, привычно, братски, делящими радость на двоих. Кто знает, что за тоска омрачила душу Трея, но, глядя на мальчишески-широкие, искристые улыбки, невозможно было представить, что жизни этих двоих хоть раз перечеркнула потеря, боль, неправда.
Тётушка Фьора запросила пощады и, довольная, отдувалась, обмахиваясь передником. Не растерявшись, залезла на табурет и расцеловала обоих. Илле залез на стол и, рассыпая затейливые переборы, запел, нарочито лихо, не пытаясь перещеголять того, кто пел до него. Танцы набирали обороты, Диана только и успела заметить, как Трея и Демиана тотчас подхватили под руки подскочившие девушки. Йолль любезничала с невысоким крепышом не то по имени, не то по прозвищу Бельт. Диана со спокойной душой вручила благодетельнице свой подарок и уселась за поздний ужин.
Голод был вскоре утолён, и теперь Диана раздумывала, каким бы яством побаловать себя, раз уж выпала такая возможность; в обычные дни работницы столовались куда как скромнее. Но не успела решить, к чему влечёт сильнее, к копчёному окороку или сладким пирожкам. Первой она увидела протянутую руку, а следом и всего Трея, разрумянившегося и малость растрёпанного от танцев, и просто до невозможности очаровательного, так что Дианина ладонь протянулась к его ладони прежде, чем сама Диана сообразила, что отплясывать в обуви, которая велика ей размера на два, будет той ещё задачкой.
Фигуры танца были совсем не сложные и требовали от танцующих скорее задора и выносливости, чем мастерства. С партнёром Диане повезло, движения она почти тотчас выучила, повторяя за Треем или подсматривая за другими парами. Гитара, звеня, распевала в умелых руках Илле; кругом смеялись, и Диана смеялась тоже, веселье поднималось в душе, искрилось пузырьками шампанского.
Наконец, совершенно обессилев, она взмолилась о пощаде, упав Трею на вздымающуюся грудь. Таких, как они, кто ещё мог к тому часу удержаться на ногах, осталось не более пары дюжин. Остальные разбились на группки и парочки, разбрелись по кухне, а то и вовсе ушли; кто-то ещё сидел за опустевшими столами.
Илле, повесив гитару за плечо, утолял жажду прямо из кувшина.
- Эй, Лакрица! - причудливо окликнул его Трей, придерживая так и приклонившуюся к нему Диану, и она - вот странность - совершенно не испытывала привычного для себя неприятия физической близости, словно объятье это было самым естественным жестом в её мире. - Демиана не видел?
Иленгар утёр губы рукавом, отставил кувшин и спрыгнул наземь.
- Видел. Он почти тотчас ушёл, как только я играть стал.
- Ясно дело, не мог твоё бренчанье слушать, - поддел Иленгара, ткнув кулаком в плечо, рыжий, как огонь, мужчина.
Илле отмахнулся.
Диана засыпала одна, Йолль всё пропадала где-то, хоть и наверняка известно, с кем. После танцев без удержу всё тело наливалось приятной усталостью, толика выпитого сидра сладко кружила голову. Диана лежала, но тело как будто продолжало движение, всё запаздывало утвердиться в неподвижности; и в зыбком мире полусна для неё сливались в одно - и объятья Трея, в которые хотелось закутаться, как в самое уютное одеяло, и колдовской голос, в который так естественно было влюбиться, тотчас, безоглядно и до конца.