Диана решила исправить оплошность тотчас же, а то с мэтра станется ещё обсуждать книгу, от которой она и страницы не прочла.
В библиотеке уже сделалось темно, как в чулане, но зыбкий сумеречный свет ещё позволял посвятить чтению с полчаса. Благо, погода к тому располагала, а одежда оказалась достаточно тёплой, чтобы не превратиться за такой недолгий срок в ледяное изваяние.
Эта небольшая беседка в виде ротонды располагалась в "парадной" части обширной замковой территории. Невостребованная по позднеосеннему времени, она служила кое-какой защитой от непогоды, равно как и от досужих взглядов. Пренебрегнув узкими скамеечками по внутреннему периметру, Диана устроилась на широком бортике беседки, подобрав и укутав ноги в полы верхней одежды и прижавшись спиной к одной из колонн.
Сделалось тепло и безветренно, и, подтверждая известную примету, небо перламутрово просветлело, и границы его совершенно исчезли, когда воздух наполнился крупным медленным снегом. Он всё прибывал, и сделалось ясно, что этот снег останется до весны. Диана ещё немного полюбовалась на чистый, обновлённый мир и открыла первую страницу.
На колени ей упал цветок, прозрачный и неузнаваемый, отдавший свой аромат сухим листам и сам высохший в пыль, готовый исчезнуть от легчайшего прикосновения. Диана бережно возвратила в книгу эту закладку, этот призрак былого: свежее дуновение, бесплотные руки, чьи-то мечты - осуществились ли они или пропали втуне... Строчки видны насквозь: история любви и долга, ей - ранняя гибель, ему - битва длиною в жизнь, победа со вкусом пепла.
Если бы её не позвал откликнувшийся смутным узнаванием негромкий голос, она бы и дольше не знала о его присутствии, потому что услышать его приближение было всё равно что различить звук, с которым падает снег.
Снег светлым серебром лёг на непокрытых чёрных волосах, кружевом окаймил длинные ресницы. Верхней одежды на нём не было, и простую тёмную котту* расшили серебряные снежные узоры.
В ней родилось странное желание - стереть это холодное серебро, укрыть его от холода.
Этот холод принадлежал только ей.
- Вы обязаны мне, - просто сказал он; и голос и выражение не принадлежали человеку, который пришёл взыскивать долги. - Есть правило, по которому я могу спросить с вас - трижды. Мне достаточно исполнения единственной услуги. Уезжайте из Теллариона.
Сердце болезненно качнулось, точно подвешенное на тонкой ниточке.
- Чем же я заслужила такую неприязнь?
И вновь она неосознанно обратилась к своему зрению. И вновь увидела то же.
Неприязни не было. Вообще ничего не было, ни доброго, ни злого. Стена.
- Неприязнь? Нет. Здесь вам оставаться опасно.
- Первый день зимы, - сказала Диана, и эти слова были точно реплика из некогда выученной, но забытой роли. - В первый день зимы меня не станет в Телларионе.
В каком-то помутнении она вернулась в свою комнату. Тесный чулан без окна, вдвоём не разойтись, из обстановки: две койки, спать на которых было всё равно как на полу, только что повыше, да сундук с переменой одежды - всё богатство. И всё же невеликое пространство и жёсткая постель принадлежали ей. Она получила их честно и работала, чтобы и впредь иметь право называть своим. Пусть немногое, но это - её.
И вечно сующая любопытный нос Йолль, порою утомляющая болтовнёй и мешающая спать, возвращаясь посреди ночи и шумно ворочаясь на скрипящих досках, Йолль, к которой вечно бегали её бесчисленные подружки-болтушки - Йолль тоже была частью этого "своего". И ворчание тёти Фьоры, и сумасбродство мэтра Грайлина, и их взаимная привязанность с мастером Коганом, пусть и проявляющаяся так причудливо, в постоянных перепалках - всё это стало "её". И Трей, конечно же, Трей, в котором Диана наконец обрела брата, пусть формально кровный брат был у неё с рождения.
И на этом моменте мысли её вновь возвращались к перелому. К Демиану.
Никому она не была обязана больше. Но и признавая за ним право требовать у неё всё, что угодно, не понимала причины, по которой он воспользовался древним законом.