- Сами вы отродья, - глухо буркнул Радек, - на дитя живое аки свиньи накинулись. - Хмыкнул зло: - Ну и сожрёт, так меня наперёд, что те, Лург, за докука? Я старый, костляв больно, да и яду накопил порядошно - всякий демон не потравится, так подавится.
- Ну и дурак, - уже охолонув присудил Лург. - Чего ради надрываешься, супротив людёв прёшь? Всё одно помрёт. Коя баба тварь лесную к груди поднесёт? Уж не моя же сношка. А у тя козы и той нету.
- Про то, сосед, не печалуйся, - в лад ответствовал Радек, костенея - и верно, как в`ыходит? Кутята и те без матки дохнут. И попёр напролом, расталкивая соседей плечами.
Дома положил дитё на стол, прислонил к лавке колун, посидел. Встал, навесил засов, задвинул ставню. Гадал про себя - сразу красного петуха пустят али до ночи дотерпят?
Походил. Нагрел воды, выгреб из ларя старые рубахи. Развернул на ребёнке пелёнки, обтёр, как сумел, завернул в сухое, закутал в полсть. Ребёнок возился, хватал за пальцы, Радек хихикал, сам не зная чему. Обернув уже, спохватился: вот дурень, глаза на затылке! Раскутал обратно, плюхнулся на лавку, утирая выступившую со смеху слезу.
Мальчишка. Отчего-то обрадовался, будто с парнишкой проще будет, чем с девчонкой. Кушать-то все хотят.
Ребёнок следил за его колобродством. Радек со вздохом развернул краюху, отрезал ломоть, раскрошил в плошку. Плеснул воды.
- Ну чего глядишь, внучок? - сказал строго. - Чем смогу, помогу. Одначе ты уж сам давай... выкарабкивайся как-нито...
Радек помешал жижу, поднёс на конце ложки.
- Извиняй, браток, нет другого кушанья... - И обрадовался бурно: - Что, и так сойдёт? Ну, кушай, кушай...
К ночи с непривычки умаялся так, что и не вспомнил: будут ли жечь. То воду грел, то тюрю готовил, то просто так подходил пощупать: страх временами брал - дышит ли...
Дышал себе.
Радек переминался у стола, возвращался прилечь. Отыскал в сенях плетёную корзину, выстлал ветошью, переложил туда ребёнка, поднял от сквозняка повыше. Задремал некрепко.
Не пожгли.
И не пришёл никто из лесу, ни на следующую ночь, ни позже. Нужда погнала из дому, Радек ходил гоголем, по сторонам не озираясь: эвон я. А мыслями всё к дому обращался: как там внучек?
Варил с овса кисель, обмакивал в тряпицу. Выпаивал по ложке подогретой водой. Трясся ежедневно, еженощно. Случись чего с дитём, куда подастся? Другому бы кому бабы отвару от живота дали б, пошептали б словцо заветное, от испуга, от бессонницы, от родимчика. А с этим как?
А ещё за себя, старого, забоялся. Уж сколь годков его земелька носит, и не боялся николи. А нынче - брыкнется с лавки, кто о мальце потужится? Вот и тягай ноги, дядя Радек, коль взял на старости лет заботу.
Всем страхам вопреки парнишка рос. Корзинка мала сделалась, на столе не оставить - вмиг за край скинется. Прибавилось Радеку хлопот. Однако ж делать нечего, приспособился увязывать младенца в холстину, а холстину ту себе через плечо навешивать, так молодки на полевые работы малых своих носят.
- Чего уж тут, приятель, - привычно втолковывал внуку Радек, беседуя как со взрослым. - Ты уж не жалуйся.
Тот и не жаловался. Предпочитал отсыпаться. А когда не спал, следил строгими глазами, похожими на спелую смородину.
Верес сковало крепким льдом, зима выпала снежная, лютая. Радек спал вполглаза, равно боясь застудить мальчонку и придавить ненароком. Хворали тогда и дети, и взрослые, помер кто-то. У них обошлось.
Когда зима пошла на излом, припожаловал первый гость. Радек напоказ взялся за топор, так и стоявший у изголовья, пошёл отворять.
На крыльце переминался Ватан. Заматерел уже парниша, молодая борода на холоде топорщится.
Радек крякнул, глянул чуть любезнее. Помнил Ватанову заступу. Он один против не лаял.
- Чего те?
- Эта... - Ватан помялся, стащил рукавицу, сунул ручищу за пазуху. Вынул крынку. - Жена передать велела.
Крынка парила ещё тёплым. Радек принюхался. Козье.
Не препираясь сунул уже себе за пазуху, в тепло.
- Хоть так, - как бы оправдательно скороговоркой пробормотал Ватан. - Своего-то у ней, знашь, мало, Валенте, дочурке, то бишь, впритык выходит.
- Ладно, ладно, - пробурчал Радек с неловкостью. - Здоровья жене.