- Да не, - дёрнул подбородком Трей. - Успокоилась. Говорит, ну парни и парни. Лишь бы все живы были.
Новые приятели сумрачно переглянулись.
- А у меня отца нет, - с отчаянной откровенностью заявил Трей - всё одно ж узнает. - То есть, конечно, есть, как у каждого, и я его даже видел...
На Демиана признание не произвело должного впечатления. Вообще никакого впечатления, если начистоту.
- А я и матери своей не знаю.
Трей разинул рот. Прежде ему, занятому пестованием своей прирождённой обиды, как-то в голову не приходило, что в мире и такое может быть.
Ласковые материны руки, слабые даже в ранних воспоминаниях, её девический облик, протяжные печальные песни - по крайней мере, этого никто у него не отнимет. Как странно, что кто-то имел ещё меньше.
- Умерла? - понятливо сказал Демиан.
- Умерла, - сглотнул Трей. - Уже год...
И удивился: и тому, как сказал, и тому, что осознал вдруг это "уже". Ведь только вчера казалось: "ещё"... Но додумать не успел: их всех опять куда-то повели. Не тётя Фьора, один из давешних магов.
В свете редких факелов фигуры мужчин в плащах с надвинутыми капюшонами казались каменными истуканами. Новички толпились в центре зала, то и дело сбивались и путали некрепко затверженные слова.
Произносимый дрожащими детскими голосами, речитатив клятвы звучал вовсе не торжественно - то ли заученная литания на храмовой службе, то ли недопонятый урок. Нестройный хор вспархивал высоко под куполообразный свод.
- Прилежно постигать таинства... - бубнил кто-то сзади.
- Беспрекословно подчиняться законам... - испуганным голосом выводили впереди.
- Принимать над собой, как отцовскую власть, и, как отцу, быть покорным сыном... - старательно произносил Трей, силясь угадать среди жутковатых фигур мастера Когана. Не сумел и скосил глаза влево.
Губы Демиана шевелились, в лад словам, но беззвучно. Мыслями и душой он был далеко отсюда. Трей чувствовал его отчуждённость и внезапно разозлился, и эта вспыхнувшая злость выжгла все те едва нарождавшиеся зачатки симпатии. Злость вдвойне: за то что со впервые виденным чужаком приведётся делить намечтанного отца, отца, который готов назвать Трея своим сыном. За то что сопернику отец вовсе не нужен, и он даже не делает попыток скрыть своё неприятие, так оскорблявшее Трея.
"Нет, - с неприязнью, скороспелой и честной, думал Трей, - не нужны мне братья".
Воспоминание шипом вонзилось в висок.
Много позже подросшие ученики сумеют оценить, что изначальная клятва не требовала от них многого. Обычная участь ребят их возраста - мальчишки-подмастерья, крестьянского сына, малолетнего попрошайки - была куда как незавиднее жизни будущего мага. Им предоставлялась достаточная степень свободы - подчиняться лишь собственному наставнику. Ответственность за них, не достигших порога взрослости, не связанных грядущими обетами, всецело возлагалась на их учителей, и за всякий проступок воспитанника с них взыскивалось в полной мере. Этот урок был из тех, что скоро усваивается. Между наставником и учеником протягивалась нить, узы духа взамен разорванных уз крови. Вне зависимости от желания, а когда и нежелания, так происходило со всеми.
Но тогда, в том смятении духа, они не способны были оценивать, а могли только чувствовать: как слетают с губ слова клятв, проносятся, овевая лица. Не исчезают бесследно, как то заповедано слову сказанному, но, напротив, как бы овеществляются, утверждают себя в мире явном. Такова была власть магии, облекающая силой слово, наказующая лжецов - они узнают это позже.
Очередной волшебник из редеющего строя шагнул, отбрасывая капюшон.
Правая рука мастера Когана нечаемой тяжестью легла на плечо затаившего дыхание Трея. Светлые глаза учителя сейчас казались свинцовыми, то плавясь в пойманном отсвете, но пропадая в тенях. И голос звучал иначе, словно из-под маски.
- Я, Коган, ученик Грайлина, принимаю своего сына Трея под свою руку и защиту. Обязуюсь ограждать его от зла зримого и незримого, недругов живых и немёртвых. Обязуюсь обучать всему тому, что знаю сам. Принимаю на себя ответственность за его поступки верные и неверные. Призываю магию изначальную и всех вас в свидетели моей клятвы. И да понесу я наказание, если нарушу её вольно или невольно. Слово моё верное.