Лишь когда энергия была поглощена энергия взрыва, в зал вступили члены свиты Магистра. Устремились к своему поверженному господину.
Прежде чем извечное противостояние рядовых и приближённых магов вышло на очередной виток, Прадн сосредоточился на более важном.
В последний миг выхваченные из-под удара мальчишки представлялись разбросанными игральными фигурками, и лишь две из всего набора представляли особую ценность. Один из них как раз повисал на плече Прадна.
Трей обратил на него мутнеющий взор.
- Мастер Прадн? - произнёс с ноткой удивления. Кожа его приобретала отчётливый сероватый оттенок. - Мне... нехорошо.
- Это ничего, приятель, - изрядно удивив Трея благожелательным тоном, заверил Прадн, находя глазами Когана.
Тот по сторонам не глядел, всё его внимание безраздельно принадлежало второму ученику, которого молодой маг, вовсе не ощущая веса, держал на руках. Прадн имел все основания полагать, что не дошедшему и до середины обучения мальчишке, принявшему на себя основной удар Магистра, должно быть нехорошо в гораздо большей мере, вот только возможности пожаловаться на дурное самочувствие он, в отличие от своего приятеля, был лишён, будучи без сознания. Однако Согрейн внушал опасения, поскольку имел вид такой, словно готов немедля последовать примеру ученика.
Ощутив направленный на него взгляд, Коган вскинулся жестом спящего или погружённого в глубокое переживание человека. Выражение, отразившееся на бледном лице, не взялся бы истолковать и опытный живописец.
- Я смог, - повторял он в смятении. - Я смог.
И Прадн, начиная прозревать ошибочность прежних суждений, уже с пристрастием вгляделся в запрокинутое, залитое кровью лицо. Даже так определённое сходство усматривалось, сделавшись почти неоспоримым теперь, когда парнишка подрос, хоть внешность его, как у всех, вступивших в пору отрочества, оставалась переменчива. Не в том ли крылась причина небрежения Когана учеником? Не то же ли самое увидел Магистр, что и привело его неустойчивый дух в беспримерное исступление? Что ж, осталось лишь укорить себя за невнимательность.
- Да, смог, - с неприсущей ему мягкостью подтвердил Прадн.
Осколок седьмой. Побратимы
(Телларион. Весна 977 года.)
Кожа перчаток скрипнула в стиснутом кулаке. Отвернувшись к вполовину задвинутому ставней окну, Коган молча дослушал, прикрыв глаза. Словно смежив веки, можно защититься от ежедневного, ежечасного лицезрения того, чему д`олжно вызывать гордость... он уже и позабыл, когда окружавшая его действительность стала пробуждать один лишь стыд.
- Прадн. - Грайлин шумно отхлебнул обжигающий отвар, со стуком опуская кружку. - К тому всё и шло. Таким, как он, в нынешнем Телларионе не место. - Глумливое хихиканье мэтра вызывало у Когана зубовный скрежет. - Что ж, местечко он выбрал себе под стать. Там уж ничья подлость не оскорбит его гордого взора. Лишь безупречная чистота снегов. Ничто не измарает белизны его одежд.
- Мастер Грайлин! - глухо рокочущим голосом упредил Коган.
Старик только фыркнул, наставив на него кружку.
- А что, любезный ученик, позволь угадаю. Одобряешь его, верно? Думаешь, хорошо, правильно сделал? По совести, по правде? - Коган не отвечал, стоя прямой спиной к старику-наставнику, что всё более входил в раж на словах, но голос его звучал приглушённо, не тревожа библиотечный покой. - Коль уж бессилен изменить, так не надобно и терпеть несправедливость, самому погрязая в скверне, всё более пятнающей это место и всех, кто волею Многоликой, в нём заперт? - Голос Грайлина сделался вовсе вкрадчивым, подобно голосу мыслей, что и впрямь почти в точности следуя словам, одолевали Согрейна. - Так не лучше ль спастись хоть самому, сохранив остатки чести? Влачить потаённое, никому не ведомое существованье вдали ото всех мерзостей и соблазнов, среди таких же не умевших выживать в здешнем смраде гордецов, которым ничего не осталось, кроме как цепляться за последнюю надежду: я и на краю света сослужу свою службу? Так ты судишь, верно ли я говорю?
Коган ударил сложенными перчатками по оконной нише, оборачиваясь рывком.
- А что же, вы иной выход способны предложить? Раз так, я весь внимание.
Грайлин смотрел на него, кипящего горьким гневом, с жалостливым снисхождением, и этот взгляд был для Согрейна словно угли, высыпанные за пазуху.