Крыльцо просело, меж надломленных досок пучками щетинилась трава. Старик сидел на нижней, почти ушедшей в землю, ступени и сам был такой же приземистый, ветхий, полунездешний. Сидел, греясь, подставив солнышку потемневшее, ссохшееся лицо; запавшие щёки и подбородок едва покрывал прозрачный, как отцветший кипрей, развевающийся тонкий в`олос.
Старик не смотрел на улицу, как смотрят все старики, ещё не утратившие любопытства к жизни, а следил, чему-то детски улыбаясь, как проплывают облака, сродные с ним непричастностью к бренному бытию. Глаза давно потеряли свой цвет, стали как облака, там, где сквозь облачные окоёмы едва-едва виднеется небесная просинь.
Светловолосый спешился, взял в повод обоих коней и не спеша повёл вниз по улице.
Соседка привстала на вершок, воткнувшись носом в заборную доску. Парень, рослый и плечистый, со взглядом не привыкшего кланяться человека, стоял перед одинцом*-соседом, словно ждал оглашения приговора. А после сделал шаг и осел на колени.
- Дед... - позвал Демиан так тихо, что сам себя не услышал. Поймал губами исчезающий воздух и сказал твёрже: - Ну здравствуй. Это я.
Радек медленно обратил к нему прозрачный взгляд, и небесная просинь понемногу наполнилась цветом.
- Я вернулся... - упрямо прошептал Демиан, отыскивая признаки узнавания в старческом лице, бесстрастном, как выточенный из потемневшего дерева идол. - Узнаёшь меня?
И ладони были шершавые и твёрдые, как древесная кора.
- А то как же, не узнать. Один ты у меня. Почитай, как уехал, так кажинную ночь и снился. Только всё мальчишкой. Ан вот ты какой... - Глубокие морщины пересекли другие - старик улыбался. - Глазами-то я слаб стал, - сказал Радек извинительно. Огрубелые негнущиеся пальцы коротко и с нечаемой бережностью касались лица. - Дозволь уж так на тебя поглядеть...
Демиан склонился, окунув лицо в старческие ладони. В деревню возвращались косцы.
Примечания:
*вечерять - ужинать.
*одинец - бессемейный, одинокий человек.
В тёмных неприбранных сенях Демиан едва успел подставить ладонь - край притолоки пришёлся аккурат промеж бровей.
Радек обернулся, попенял назидательно:
- Так-то вот, позабыл, что дому кланяться надобно.
Демиан вошёл в единственный свой настоящий дом, низко склонив голову.
Позади грянула цветистая Треева ругань. Избушка отчётливо сотряслась от столкновения.
- Эх, городские, - покачал головой Радек, пряча улыбку.
- Это Трей. Он... - Демиан задумался и рассмеялся. - Долго рассказывать. Он мне как брат.
Старик поглядел на него бесцветными глазами, кивнув.
- Белый город дал тебе больше, чем забрал.
Трей вошёл следом, исподволь озираясь и держа руку у лба. Приметно подрастеряв речистость, приветствовал хозяина, смущённый и его почтенными летами, и убогостью обстановки.
Демиан, в свою очередь, на каждом шагу подмечал следы нерадения, следствие хозяйской немочи. Поросший лебедой и снытью огород, некошеный двор, заставленные всякой рухлядью сени. Рассохшаяся бадья на полу и пропитавший сами стены кислый дух. Демиан поглядел наверх и только ахнул.
- Дед! Через такую крышу все звёзды наперечёт.
- Да, прохудилась избёнка, - философски заметил старик.
Демиан оставил запальчивые слова непроизнесёнными. Верно, он привык к телларионскому братству... слишком привык и перестал помнить науку детства: каждому хватает своих забот, никто не взвалит на себя гнёт другого. Только узы родства ещё имеют значение, а посему - горе одинокому. Да и дед никогда ни у кого не просил помощи. Что и говорить, он и знаться ни с кем не желал и едва ли бы изменил в том правиле на склоне лет.
- Ладно, дед, - вслух решил Демиан с весельем, которого не чувствовал. - Инструмент какой остался? Нет, так по соседям одолжу, чего не хватит. С деревом тоже решу. Да хоть с топором до Антариеса пройдусь, там хозяев нет.
- Зачем далёко ходить? - рассеянно возразил Радек. - Там, во дворе за сарайкой, рогожкой укрыто... Третий год делили на все дворы, что с корчёвки осталось. Да мне-то куды...