8.2
Трей проснулся под стук топора.
Дедок сидел на починенном крыльце, с тихой улыбкою глядя на двор. Трей поздоровался и окунул голову в бадью с дождевой водой в надежде проснуться. Хоть и промаялся без сна всю ночь, отлёживать бока, когда вовсю кипит работа, было совестно.
Демиан, босой, по пояс раздетый, с повязанной поперёк лба лентой, выстругивал доски.
- Ты чего такой нарядный? - хмыкнул Трей, покрутив у лица. - Финтифлюшки девчачьи навязал.
- Помогай давай, - велел Демиан, кивая на рубанок.
- Это вместо завтрака? - проворчал Трей, примеряясь к плотницкому орудию.
Под ногами прибывало стружки, да солнце поднималось выше. Час спустя вид Дема перестал казаться Трею странным. Пот заливал глаза, уже не задерживаясь на бровях; рубаху он скинул того прежде, но отставать от друга не собирался. Демиан только посмеивался. Благослови Хозяйка деда Радека: позвал нечаянных работников передохнуть.
Краюха была подчерствелая и передержанная в печи, из муки такого грубого помола, что тётя Фьора выдернула бы стряпухе все волосы, но Трей впился в кусок, как цепной пёс в суповую косточку, и единым махом осушил ковш. Всё хорошее кончается быстро, и пришлось возвращаться к опротивевшим брёвнам.
На следующий день ровно так же некогда было разогнуться. Третий пошёл веселее: ломать, как известно, не строить.
- Пошевеливайся, - подгонял Дем, - не то спать будем под звёздами.
- А то ты под звёздами не спал, - ворчал Трей, пока разбирали обветшавшую кровлю.
- Мне всё равно где спать, - возразил Демиан, поднимая край балки на плечо, - а дед уже не в тех летах.
- Да понял я, понял... пошевеливаюсь.
- Что, не рад такому отдыху? - поддразнил Демиан, скидывая прогнившую рухлядь на краю двора. - А мог бы в Телларионе прохлаждаться.
- Как же! - откликнулся Трей, пихнув друга в бок. - И что бы ты без меня делал?
Благо, дни были долгие и светлые; хоть и без роздыху, но управлялись споро. Демиан сидел верхом на кнесе*, пока Трей подавал тёс.
Озираться по сторонам обоим было несподручно, да и время поджимало, солнце клонилось к закату. Свечерело, когда Трей, едва вылив на голову ковш воды и утираясь ладонями, расслышал, как Радек отвечает на чьё-то здорованье.
За калиткой сгурьбилась стайка девушек, от совсем девчонок до заневестившихся. Ясное дело, поглазеть на ведьмаков хотелось всякому, но Трей, занятый работой, прежде не прислушивался к чужому любопытству, да и любопытство то было сторожкое, как у бабки-соседки, что уж, верно, провертела дыру в заборе.
А девчонки всюду оставались девчонками: этим всё нипочём. И поглядеть было любопытно не столько на ведьмаков, сколько на заезжих парней. Те, что в Телларионе, были побойчее, а эти жались, перешёптывались и краснели у забора, но ничего из этого для Трея не имело значения, потому что среди них он увидел Валенту, и понял, что никого, кроме неё, не видит. Ни лиц, ни фигур, только пшеничные косы и васильковые очи. А она стояла позади подружек-заводил и смотрела - на Демиана. И он её узнал среди других и приветливо улыбнулся.
- Здравствуй, Валента.
- Ох, какой ты стал!.. - зарделась, как маков цвет.
И ещё бы ей не зардеться, - со внезапной досадой подумал Трей. Против Дема местные парни - что петухи ощипанные. Одним словом, пентюхи* деревенские. Дему-то девичье внимание не зазорно: привык, поди, что телларионские девчонки и молодки на него как пчёлы на мёд слетаются.
И хоть Трея Валента тоже заметила, но не сказать, чтобы сейчас он тому порадовался. Ну что за напасть: как с нею ни встреча - то полуголый, то вовсе без штанов!..
И потому стоял, как сундук, прослушав фразы, которыми быстро, как в игре, перебрасывался с девушками Демиан. А тому, хоть и вид имел ничуть не более торжественный, всё нипочём: сидит себе на верхотуре да шутки шутит.
- А что, - с обычным для таких предложений вызовом спросила стоявшая впереди всех девчонка, самая шустрая и голосистая; нос задорно задран кверху, на лицо и шею словно охрой брызнули - всё в блёклых конопушках. - Придёте нынче на вечёрку*?
За парней ответил Радек.
- Какие им вечёрки? Они что ломти отрезанные.
И немудрящий этот ответ и впрямь едва ли не впервые полно и трезво дал Трею почувствовать себя кем-то, навсегда отделённым и от людей этих, и от самой этой жизни, пусть тяжёлой и неказистой, но и со своими праздниками и простыми радостями.