Он пытался думать о чёрных невестах - на такие отношения в Телларионе смотрели сквозь пальцы, - да не думалось. Связь без обязательств; ночь, за которой никогда не последует утро. Но не это было ему нужно. Ни одна из тех, других, не была ему нужна.
В Телларионе не было Валенты, а без неё место, которое он привык считать своим единственным домом, превращалось в острог. Участь чёрной невесты - всё, что он мог предложить Валенте. Такая участь - то, чего он и в мыслях не смел ей предложить.
Она бы и не согласилась.
А и согласилась бы - так мучилась бы тем ежедневно, ежечасно... совсем как его мать. И ужаснулся, поняв, что в своём безрассудном желании превращается в отца. Меньше всего на свете он хотел уравняться с человеком, ненавистным за боль и позор матери.
А Валента привычно покорялась своей участи. Эта обычная женская покорность - судьбе, устоям, родительской воле, тому, кто назначен в мужья, - порой приводила его в замешательство. И даже, когда то, что было в нём от отца, брало верх, - вызывала презрение.
Её покорность была не тем, с чем он мог и был вправе бороться.
Валента знала, что уже к исходу осени станет женой другого человека, выбранного не ею и не для неё. Знала, что никогда больше не будет счастлива, что губы её скоро разучатся улыбаться, а глаза погаснут. Знала, что скоро состарится, рожая нелюбимых детей, немногие из которых переживут младенчество и детство. Знала, что красоту её сотрёт тяжёлый труд, тяжёлая рука мужа и тяжёлый взгляд свекрови.
Она знала, что мать слабеет от болезней, что отцу приходится тяжко без помощи её мёртвых братьев. Что вскоре им нечем будет засевать поле, а младшую сестру-бесприданницу не возьмут замуж.
Но, как и Трей, ничего не могла поделать с желанием украсть у судьбы минутку счастья.
Демиан - он мог бы понять, что происходит, но для него судьбой назначено было своё испытание и справлялся он с ним по-своему. Как ни ворчал на внука старик, тот за день переделывал с полсотни дел, точно бы чаял расплатиться за годы отсутствия и избавить деда ото всех хлопот на остаток жизни. Те редкие часы, когда не работал, проводил с ним за долгими беседами, состоящими по большей части из молчания, за беседами, куда неловко было мешаться третьему. А то уходил один далеко, за речные перекаты; или уплывал на юркой рыбацкой лодке; или нырял с такой высоты, что и подойти к краю страшно, а после появлялся из воды за много ярдов и плыл широкими гребками, пока не пропадал из виду. А вот поблёклые глаза его деда, пожалуй, видели больше, чем можно было ожидать, но старик хранил молчание.
Радек сидел на обычном своём месте - согретых солнцем ступенях, где сплетал вицы*. Нынче он занят был другим и не ясно, давно ли заметил Трея, что молча встал рядом, наблюдая, как из-под узловатых пальцев сыплются ломкие завитушки: сперва крупные, затем всё мельче, тоньше. Работа становилась кропотливей, орнамент узнаваемым. Обломок дерева превращался в знак Хозяйки. Старик вырезал его на ощупь, от слабых глаз мало было проку.
- Здорово у вас получается.
- Так... баловство. - Радек подержал амулет в ладони, цепко пробежался пальцами по выпуклым линиям и поправил то, что показалось не годно.
- Демиан не верит в Хозяйку, - сказал неловко.
- Это ничего, - ответил старик, не глядя собрав на кромке ножа едва видимые крупицы лишнего дерева. - Только бы Она в него верила.
Радек сдунул древесную пыльцу и, словно взвешивая, задержал амулет в ладони. Не поворачивая застывшего, в глубоких насечках морщин, лица, скупым жестом подозвал к себе Трея.
- А тебе чего, парень, изладить? Какая-никакая, а будет обо мне памятка.
- Птица, - прошептал Трей.
- Птица... Птицы, они ведь разные бывают.
- Неважно... Просто... птицу.
Когда солнце заполыхало над соломенной крышей соседнего дома, она лежала в его ладонях. Тёплая, почти живая. Распахнувшая крылья в вечном полёте. Трей держал её в руках, но знал, что по правде ему никогда её не поймать.
- Держи. - Дед Демиана глядел сквозь него прозрачными вещими глазами. - Ей понравится.
И всё же объявился для них соглядатай, со стороны, откуда и не ждали. Маленькая и юркая, она выслеживала и находила их с недетским упорством.
Не будь Трей тем, кем он был, остаться бы любопытной неразоблачённой. Но, как ни была она осторожна, невидима и неслышима, он замечал преследование в шорохе песчинок на плёсе, и в облачке дыхания студёным вечером у овина, и в самом ощущении стороннего присутствия.