*вица - сплетённая из соломы верёвка, которыми снопы крепились на крышу.
*сенник - необогреваемый пристрой к избе; сарай для хранения сена.
*сусек - сколоченный из досок высокий длинный ларь для хранения зерна или муки.
Осколок девятый. Выбор без выбора
Они стояли друг против друга, в настороженном молчании, словно возвратясь в прошлое на десяток лет, словно встретившиеся послы двух враждующих стран, и на непокрытые головы и плечи проливались холодные потоки. Демиан не сошёл с крыльца, и от разделявших их ступеней Трей невольно запрокидывал голову, чтоб глядеть в глаза; и ни один не сдвинулся с места, чтоб укрыться под близкой стрехой*.
- Знал бы, что так далеко зашло, в хате бы тебя запирал, - уронил Демиан.
Трей обозлился, но как-то бессильно.
- Что у меня, своего ума нет?
- Видать нет, - ответил друг, пристально глядя, и слова его вместе с ледяными струями проливались за ворот. - Я Валенту ещё девчонкой помню. Если прозн`ают, что она с тобою хороводится, её родная мать за косу из дому вытащит. А жених её подобреет, если она ему не девицей достанется? В Телларионе на это глаза закрывают, а здесь - как клеймо на лоб. Если и не ославит, станет колотить всякий день, пока не прибьёт.
Трей задохнулся яростью, клокотавшей в гортани.
- А мы убежим.
- Это ты хорошо придумал, - без выражения отмолвил Демиан. - Только далеко бежать придётся. Разве что за океаном закон другой. Или ты забыл: "не брать жены, не иметь детей"?
- Не тебе меня стыдить, - вспылил Трей. - А то я о твоих телларионских не знаю. Не хочу, как вы... по-скотски.
- Чёрные невесты сами себе хозяйки. Я с глупыми девчонками по овинам не ночевал. - И прибавил, жёстко, на миг изменив всегдашней своей бесстрастности. - Оставь Валенту. Ты приехал и уедешь, а она останется. Помни о том, кто ты.
Трей до полудня прошатался под неровным, то урежавшимся до мелкой мороси, то набирающим силу дождём. Возвратясь, молчал, тяжело, глухо, лишний раз и взглядом не пересекаясь. И Демиан, сказав всё, не произнёс больше ни слова.
Трей уходил во двор, под навес, где ждали, прислушиваясь к несмолкавшей перебранке капель, кони. Гладил крутые холки, брови над умными глазами, шептал ласковое в беспокойно прядающие уши. Со злой правдой Демиана ему всё сделалось ненавистно. Оседлать бы Задиру да умчаться скорее ветра, чтоб все мысли из головы повыдуло и не угналось бы за ним сожаленье.
На условленную в тот день встречу он не пришёл.
До возвращения в Телларион оставалось четыре дня.
Как на севере часто случается, будто бы исчерпавшее себя лето в последние свои недели решило потешить напоследок, собрав остатки сил. Уезжать предстояло по теплу, словно и не бывало того принадлежащего другой жизни месяца, но ветры уже полнились дыханием осени и на всём, едва различимо, уже оставлен был отпечаток скорого увядания.
Воздух звенел от стрёкота кузнечиков, настойчивого напоминания скорой осени. Радек, привычно снуя иглой, чинил порванную щукой сеть. Демиану осталось утомляющее бездействие: неотвязной тяжестью нависло на плечах, тяжелило голову. Уже и последний узел на суме был завязан, и кони застоялись у коновязи, ухоженные, сытые, отдохнувшие - поезжай хоть теперь. Что толку в дне-двух промедления... Он отчётливо чувствовал свою юность, но не как радость и лёгкость молодых лет, - как недостаток мудрости и опытности, как нехватку чёрствости, быть может...
Он знал и умел всё, что должен был знать и уметь как маг, и даже больше - как обученный грамоте человек, помнил наизусть свод законов и свободно говорил на трёх языках. Но, даже проведя черту между "желаю" и "должен", со всей призванной логикой не смел вслух дать ответ на непровозглашённый вопрос, ответ единственному своему родному человеку, отчего вышло так, что его счастье менее ценно, чем некие обязательства перед некими людьми; отчего именно так, через принятие навязанного свыше одиночества, действуют механизмы сил, которые Радек неспособен понять и представить.
"Вот, з`араз же!" - назойливо зудела Радекова мысль, вторя травяному стрёкоту. Набраться бы духу да повиниться в обмане. Остатний* срок, чтобы поведать о том, о чём давно сказать бы следовало...
Стариковский разум оставался дивно ясен, и лишь по временам его одолевали ложные воспоминания; бывшее в действительности: поход в Чёрный лес, насечки на чёрной земле, ненависть односельчан - всё это истиралось, замещалось никогда не бывшим: будто бы осиротевшее сыновне дитя от красавицы-южанки неведомым образом становилось его, Радека, утешением в старости, последней милостью Хозяйки.