Но лишь по временам; и Радек нехотя отмахивался от наважденья. Он понимал, что истинной правды никогда не узнает - не на этом уж свете, - и что сама правда та, в сущности, не важна: родные или нет, со внуком они сроднились волею судеб, Хозяйка тому свидетельница. Порою его одолевало сомнение: нужна ли эта правда самому Демиану? Что она даст ему, кроме разочарованья, вопросов без ответа иль гнева на тех, кто избавился от него, как от хромого щенка? Так не лучше ли домолчать уж своё, хоть бы эта лжа и утянула его в Бездну - всё едино?
- Помереть бы, пока ты тут, - бесхитростно пожелал Радек. - Родные бы руки в могилку положили.
Ночь выдалась душной. Трей бессонно всматривался в темноту. За окнами переругивались псы, склочный брёх прокатывался из конца в конец Кри. В клети* было знойно, как в печном зеве. Время казалось тетивой, перетянутой сверх предела. Задолго прежде того, как научился бить без промаха, такая тетива оборвалась в его руках. Перчатка защитила пальцы, а на щеке остался шрам в наказание за беспечность.
Прокляв всё на свете, Трей татем* покрался в сени, но обернулся прежде.
Другу виделось недоброе. Шелестело сорванное дыхание, чёрные пряди липли ко лбу. Свесившаяся до полу рука; ладонь сжата в кулак, с силой, что переломала бы иные пальцы.
Трея бездумно влекло к месту первой встречи, к реке, что из потока воды стала для них двоих связующей нитью.
Он без мыслей прошёл позади спящих домов и огородов, мимо покосов и пашен, туда, где буйно разросся чертополох и расторопша, и пуховые верхушки казались облепленными клочками тумана, поднявшегося от воды.
За отдалением упадистых круч сонно шелестели воды. С высоты Верес была точно извивами лёгший шлейф цвета разлитых чернил, расшитый серебряной лунной нитью.
Зрячий в темноте, он без страха спустился туда, где песок был влажен от близости лениво всплёскивающей волны. И много прежде того увидел её и не развернулся уйти, хотя был должен, но тело обрело власть над разумом.
Завтра он уедет, и больше никогда, никогда, никогда...
Валента смотрела на тихие воды, будто глубоко задумавшись над чем-то, когда её пальцы сновали челноком, распуская шнуровку корсажа; и он должен был остановить её, но не сделал и этого. Валента повела плечом, и ткань соскользнула и осталась лежать тенью под её ногами. Она стояла перед Треем без стыда и страха, и свет Ивенты мягко облекал её тело.
- Валента...
Пересохшие губы онемели, и сам он весь онемел, словно околдованный. В нём боролось то, что он принимал за голос совести, созвучный голосу разума, и то, что являлось желанием души и тела.
Оставив за собой тень одежды на песке, она приблизилась и приложила к его губам ладонь.
- Не говори про то, что я и сама понимаю. Но раз... один только раз по-настоящему... с тем, кого люблю. Ведь только это никто у нас не отнимет, ни Лург, ни Белый город, ни старый колдун из крепости, ни сами ваши законы. - Она сбивчиво шептала, положив руки ему на плечи, запрокинув голову, заглядывала блестящими в ночи глазами, улыбаясь дрожащей улыбкой. И её слабый шёпот наполнялся неизъяснимой властью, и её дрожь сообщалась Трею, как дрожь идущего изнутри озноба, но глубже, необоримо. Эта власть обретала над ним силу; этой ночью девушка с пшеничными косами, девушка с глубокими, как Верес, глазами, украла Трея у его долга; она была сильнее его клятв, она смеялась над его обетами. - Я знаю... знаю, кто ты. И ничего мне с этим не поделать. И ничего это не изменит. Но ты... забудь об этом. Забудь. Завтра ты вспомнишь. Но будешь помнить и меня... ведь будешь?
- Да, да, да... - выдохнул-выстонал он, впервые обнимая её так, как всегда хотел, без оглядки, в полную силу. - Сотню, тысячу раз да.
Он знал, что говорит истую* правду. И Валента видела это, и глаза её осветились счастьем. На большее она не посягала.