Ей и того было довольно.
Он ушёл до рассвета. Ушёл тихо, как вор. Он и чувствовал себя вором, что бы ни говорила и во что бы ни верила Валента. Валента уснула, и деревянная птица оказалась заперта между их телами. Края распахнутых крыльев остро впаялись в его тело, но Трей не решился потревожить спящую из-за такой малости. А когда надевал рубаху, увидел, что контур птицы отпечатком остался на груди, и усмехнулся. Лишнее напоминание: Валента и без того в его памяти, душе и сердце. И ничто этого не изменит.
Когда он подошёл к Радекову дому, Демиан, собранный, с сухо блестевшими глазами, седлал Ворона. Отлаженными движениями, как всегда, как сотню раз прежде, без суеты и гнева, но Ворон, кося вишнёвым зрачком, ярился у коновязи, рвался с повода, змеем изгибая шею. Словно не замечая, что в жеребца будто демон вселился, обнял, пригибая голову к плечу, и Ворон затих, мелко вздрагивая, смирился. Демиан затянул ремни на подпруге, перебросил поводья. Не обернувшись, увидел Трея и, когда тот встал рядом, пытаясь поймать повод решившего заартачиться - "И ты туда же!" - Задиры, ничего не сказал.
Он и без слов всё понял.
И за всю дорогу не перемолвились и парой слов. И всё, что сталось с ними за прошедшие год`а, - всё было по-прежнему, не забылось, не утеряло в цене, и всё же ко всему тому уже пережитому прибавилось новое, иное, то, что им обоим следовало вытерпеть, вымолчать. Однажды перетрётся, перемелется. А пока...
В Телларион вернулись те же, да не совсем. Будто надломилось что. Как срастётся, станет крепче, чем прежде. Но ещё не теперь.
Примечания:
*стреха - выступающий скат крыши.
*остатний - последний.
*клеть - необогреваемый пристрой к избе, объединённый с основным помещением сенями.
*тать - вор.
*истый - истинный, настоящий.
(Телларион. Зима 981-го, полугодом позже)
Демиан возвратился домой. А может, никогда и не покидал его. Загоревший до черноты, в простой распоясанной рубахе, отросшие волосы густо веют по ветру - узнали бы его таким в Телларионе? Знали ли его в Телларионе?
Они с Радеком стоят на берегу Верес, почти у самого обрыва, там, где, в отдалении от понемногу оползающего с каждым половодьем выступа, земля ещё тверда. Далеко-далеко ореховой скорлупкой покачивается на мелкой, зыбкой волне их рыбацкая лодка, его руками подновлённая и осмолённая. Течение неестественно медленно относит её, пустую и непривязанную, но Радек и Демиан лишь провожают её взглядами, словно так и должно быть.
Лето в зените, но от земли отчего-то веет стынью, как по ранней весне. Холод поднимается от подошв, выше, выше, до самого сердца.
Радек бодр и весел, точно скинул с плеч разом десятка два годов. Он долго говорит о чём-то Демиану, поминутно указывая рукой тем памятным по детству энергичным движением, и, не смотря на крепнущий холод, Демиану радостно видеть старика, даже не слыша его слов.
Радек с ног до головы бел, словно лунь. Выбеленные старостью волосы и борода чисты и расчёсаны, на нём новая суконная свитка, и даже поршни* на ногах новые, только-только обутые.
- Хорошо тут как, - умиротворённо кивает Радек, щурясь на свет прозрачными, как слёзы в них, глазами. - Хорошо. Светло, привольно.
"Да", - хочет согласиться Демиан, но что-то не даёт ему.
Радек неожиданно легко, по-молодому, ложится на промёрзшую, твёрдую, как лёд, землю. Основательно, вольготно, словно укладывается на полатях; смотрит в высь. Кивает Демиану на невесть как очутившийся в его руках заступ и обстоятельно велит, ровно как прежде, когда учил выводить лодку в протоки или верно держать косу.
- Смерь мерку-то, чтоб зря не махаться.
- Мерку? - тихо спрашивает Демиан, едва не выпуская заступ, но черен* словно примёрз к ладоням. - Ты чего удумал?
- Мерку, - строго отвечает Радек. - На могилу. Или неприбранным* меня оставишь?
Чувство, словно латной рукавицей ударили в живот.
- Опомнись, дед. Какую могилу? Ведь ты живой ещё.
- А ты начни, родной, - спокойно возражает Радек, - как раз к сроку и управишься.
По Верес плывут пустые лодки.