- Да, отче.
Он внимательно смотрел на меня.
- Но это было бы казуистикой, и я не воспользуюсь ею, чтобы рассеять твои сомнения. Устройства, которые есть у нас в Соборе, дело человеческих рук, даже если на создание это они были вдохновлены Богом. Ты знаешь Архив, знаешь. что порой мы находим там чертежи, расшифровываем их, перерисовываем и проверяем. Думаю, когда-то человек был гораздо умнее и могущественнее, чем сейчас. И, может, если мы сохраним нашу веру и не будем жалеть усилий, то однажды постигнем силы, которыми пользуемся.
- Да, отче.
Аббат, казалось, разглядывал мои мысли.
- Есть еще одно, о чем я не упомянул. Обычно темы этой касаются только после обряда посвящения, да и тогда не каждый получает доступ к тайне.
Его слова польстили мне, и я покраснел.
- Если я не достоин...
Он остановил меня властным жестом.
- Насчет этого, Уильям, - спокойно сказал он, - решаю я. Велика твоя нужда и велики сомнения, и потому ты важен для нас и службы Божьей. Иные, которых легко успокоить, удовлетворяются меньшими обязанностями и скромной ролью. Я уверен, что однажды ты станешь Аббатом или даже, - он улыбнулся, более важным иерархом. Может, даже Архиепископом.
- О нет, отче, - запротестовал я. - У меня нет таких стремлений...
- Может, пока и нет. Заранее не известно, что за судьба нас ждет. Все люди - невольники, крестьяне, вольноотпущенники, наемники. Перевозчики, даже аристократы - живут в мире хаоса, окруженные бесчисленными впечатлениями, мучимые хлопотами, пробуждающими в них сомнения в божественной мудрости. Их жизнь нелегка и зачастую исполнена горечи, и мы не должны удивляться, что сама вера не вызывает в них должного ответа. Массы людей требуют доказательства, постоянного, ежедневного доказательства бытия. Bерa и силу его. Неужели давать им то, чего они жаждут, есть обман? Нет, это милость.
- Понимаю, отче.
- Но мы здесь, в монастыре, живем скромно, находя укрытие от хаоса и даже от самих себя. У нас есть время на учение и размышления. Мы живем рядом с Богом, так нужно ли нам поддерживать свою веру так же, как другим людям?
- Нет, отче. Нет.
Очарованный убедительными словами Аббата, я забыл обо всем прочем и на мгновение почувствовал, что близок к истинной сущности веры.
- То, что мы не нуждаемся в чудесах, укрепляющих нашу веру, - продолжал Аббат, - является даром Церкви, и дается он за отказ от удовольствий светской жизни. Мы живем в условиях, наиболее подходящих для развития духа. Но те, кого Бог одарил особой милостью - такие, как ты, Уильям, - несут и особые обязанности. Наша вера может и должна подняться над сознанием того, что способ, каким мы передаем Послание, всего лишь физическая иллюзия. Чем больше мучают нас сомнения, тем горячее и глубже должна быть наша вера. Не каждый может заметить несовершенство средств и верить в высшую истину, что скрывается за ними. У тебя есть такой дар, Уильям, - некогда его имел я - ты можешь видеть и все-таки верить, держать глаза широко открытыми, чтобы Истина могла дойти до тебя нагой и чистой. Если тебе удастся этого достичь, поверь мне, награда будет велика, куда больше, чем ты можешь представить.
Дрожа, упал я на колени, чтобы поцеловать край его простой рясы.
- Я могу этого достичь, отче. Могу.
- Да благословит тебя Бог, сын мой, - прошептал Аббат и сделал рукой знак колеса.
Я встал, очищенный и воодушевленный, но тут вдруг вернулась память об ужасном и чудовищном событии. Перед моим взором вновь возникли маленькие белые ступни, и мир покоя и одухотворенности снова рассыпался на куски.
Спаси мою веру!
Я содрогнулся, но на этот раз не от благочестивого волнения.
Сохрани во мне невинность и силу, знание и воодушевление!
Я побледнел, а тело мое покрылось каплями пота.
Оборони меня от сомнений!
- Отче... - начал я, слыша свой голос словно издалека, угрюмый и как будто приглушенный воспоминанием зла. - Сегодня после полудня... в Собор... вошла девушка...
- Красивая? - мягко спросил Аббат.
- Да, отче.
- Телесные наслаждения нам запрещены, Уильям, ибо слишком слабы наши души. Но пока мы молоды, мечтательные вздохи, может, и грех, но не такой уж тяжелый. Сам Архиепископ...
- Девушка была в ужасе...
- В ужасе?
- Впервые я видел вблизи кого-то из аристократов.
- Патрицианка и в ужасе... - повторил Аббат, наклоняясь ко мне. Справившись с любопытством, он придал лицу равнодушное выражение. - Продолжай, Уильям...
- За нею следили какие-то мужчины, - голос мой попрежнему звучал угрюмо. - Четверо. Они ждали ее на улице перед Барьером. Наемники без мундиров, это их она боялась.
- Свободные агенты. И что дальше?
- Они ждали, пока она выйдет, пока ее утомит пребывание в Соборе. Под конец службы она подошла к подносу для пожертвований, что-то на него положила и вышла из Собора... прямо на них, а они отсекли ей ступни.
Аббат угрюмо кивнул, не выказывая особенного удивления.
- Они часто делают так по причинам психологическим и практическим.
Не обращая внимания на его реакцию, я продолжал, выбрасывая из себя кошмарные воспоминания:
- При этом они улыбались. Как такое зло может существовать в мире? Они улыбались, отсекая ей ступни, и никого это не трогало.
- Вероятно, она совершила какое-то преступление.
- Преступление? - Я поднял голову. - Какое преступление могла она совершить?
Аббат вздохнул.
- Бароны и Император много чего считают преступлением...
- Но какой проступок может оправдать такое? - не сдавался я. - Они не могли быть уверены, что она виновата. Ее не отдали под суд, не позволили говорить в свою защиту. Если сейчас ее так искалечили, что будет потом?
- В мирской жизни, - печально произнес Аббат, - закон суров и редко смягчается жалостью. Если человек что-нибудь украдет, ему отсекают руку. За многие преступления установлена смертная казнь. Возможно, эту девушку подозревают в государственной измене.
- Чудо - просто иллюзия, - с горечью сказал я, - но эти события реальны. Боль, голод, насилие, несправедливость. Только здесь, в монастыре, спокойно и безопасно, и я скрываюсь в нем от мира.
- Это не жалость, - голос Аббата звучал сурово, - это извращение, почти ересь. Дави ее в себе, сын мой! Пусть сила твоей веры победит эти мысли! Здесь, на Бранкузи, Бог дал власть Императору и Баронам. Он дал им право судить и распоряжаться жизнью подданных. Если они несправедливы и жестоки, мы должны сочувствовать им, а не их вассалам и подданным, ибо владыки тем самым закрывают себе дорогу к вечному покою. Да, мы сочувствуем людским страданиям, но не должны забывать, что физическая жизнь такая же иллюзия, как и те, что мы вызываем в Соборе. В этой жизни реальна и вечна лишь смерть.
- Да, отче, но...
- Если же говорить о нашем пребывании в монастыре, то это не бегство от жизни, а жертвование собой ради лучшей жизни. Ты должен знать это, Уильям! Ты ведь знаешь наши обязанности, наши цели и стремления. - Он умолк и вздохнул. - Но я не должен быть суров. Ты чувствителен душой, и эти чувства увели тебя с пути истинного.
- Я буду молиться об истинном понимании, отче, - смущенно заверил я его.
Аббат склонил голову, а когда вновь взглянул на меня, лицо его было совершенно непроницаемо.
- Ты сказал, она принесла дар. Что это было?
Я заколебался.
- Не знаю, отче.
- Ты не смотрел?
- Я был так взволнован, что не обратил на это внимания.
- Ты уверен, что не держишь это при себе? - мягко спросил Аббат.