Но и на этот раз, в студеной воде, посреди рисового поля жатва была небогатой и не предвещала благодатных дней. Трудно было себе представить, что можно пасть еще ниже, потому что пасть еще ниже означало бы смерть. То есть, у меня были все доказательства того, что я достиг своего дна, и теперь хорошо мне знакомая лукавая улыбка судьбы превращалась понемногу во что-то отдаленно напоминающее радость. Конечно, не всеохватывающую радость, а ту радость, которая, словно черная точка на экране, уверенная в своей непреложности, готова заполонить собой все — радость-поджег, радость-огонь; и потому, даже не набив себе шишек, я вылез замерзший и промокший с головы до ног из ледяного болота, выправил руль, привязал футляр со скрипкой к багажнику, пристроил спортивную сумку на раме над педалями, дернул за ручку мотора, разбежался, хлюпая мокрыми ботинками, и, тяжело подпрыгнув в своем бушлате, синий цвет которого стал темнее, чем обычно, вскочил в седло, воображая при этом, что отталкиваюсь, как то описывают ныряльщики, от дна морского, перед тем как всплыть на поверхность, представляя себе будто что-то переменилось в мире или Земля сдвинулась с места, и я, вынырнув из воды, уже не смогу остановиться и полечу дальше вопреки земному притяжению, невесомый, легче воздуха, и достигну тропосферы, стратосферы, экзосферы. И пока на Земле круглый фонарик, зажатый между двумя цилиндрами, пронизывал своим светом ночь, я улыбался, предвкушая ту минуту, когда на вершине моего победного восхождения новая звезда, сорвавшись с оцепенелого неба, бросится в мои объятия.