Должно быть, лет двести, не меньше. Марселин никогда не могла приготовить пудинг таким же лёгким и сладким, каким он получался у матери. Хотя Стефан и Данте говорили, что у неё неплохо получается.
Данталион улыбнулся ещё шире.
— Специально сгонял в Лорку. Правда, перед этим помотался по всей Картахене, выискивая самое лучшее. Выторговал у Шераи открытие портала на кое-какие сведения. К сожалению, ради вина она бы такого не сделала…
Марселин держалась из последних сил, чтобы не разрыдаться здесь и сейчас. Она прекрасно знала, что Данталион не хотел задеть её: он действительно думал, что помогает ей. И он помогал, по-настоящему помогал, что случалось крайне редко, потому что Данталиона заботили только его вампиры. Но Марселин всегда была особым случаем, даже если они не говорили об этом вслух.
И он сильно подставлялся, демонстрируя особенность этого случая сейчас, что Марселин не могла не оценить. Не считая Стефана, который был погружён в сомнус, и Шераи, которая всё же была больше на стороне Гилберта, Данталион — единственный, кто знал её достаточно хорошо. Единственный, кому она могла рассказать о том, как ей страшно из-за проваливающихся поисков ответов, неизвестности и ощущения, что она не делает ничего полезного.
Данталион выдерживал дистанцию почти месяц. Он всегда говорил, что ему важны исключительно вампиры, но если Марселин писала ему и приглашала, например, на чай, — она не оставляла попыток освоить выпечку, — то он ворчал, поливал всю коалицию грязью, ненавидел весь мир, но встречался с ней. Разумеется, он пил либо кровь, либо вино, грызся с Шераей, которая нередко составляла Марселин компанию, или вгонял в краску Гилберта, но он соглашался.
Он был очень противоречивым, темпераментным и, возможно, немного безумным, но сейчас он был единственным, перед кем Марселин могла показать свою слабость хотя бы на несколько секунд.
— У меня не получается, — судорожно пробормотала она, стараясь не смять края картонной коробки с пудингом. Плакать перед Данталионом — не то, чего она хотела, но у Марселин внутри всё сжималось от страха и боли настолько, что она уже не могла себя контролировать. — У меня ничего не получается, Данте.
Вампир застыл, точно изваяние, затем быстро забрал у неё коробку и захлопнул её, словно Марселин своими словами заставила его пожалеть о том, что он вообще решил принести ей десерт. Но спустя секунды, когда она только и могла, что смотреть себе под ноги, он тихо произнёс:
— Не называй меня Данте. И пойдём уже, я устал тут стоять.
Не дожидаясь, Данталион взял её за локоть и повёл за собой. Марселин судорожно втягивала воздух всякий раз, когда слёзы были готовы хлынуть из глаз и разрушить весь её образ, который она так тщательно держала всё это время.
Ничего не получалось. Совсем.
Мир всё ещё существовал, люди жили, но Марселин казалось, будто всё рушится и катится в ад. Несмотря на свою позицию в отношении Третьего, Стефан был сильным магом — коалиция нуждалась в его магии и знаниях. Она нуждалась в нём, потому что присутствие Стефана в её жизни — доказательство того, что она может справиться с любой проблемой.
Почти с любой.
Он спал, и эту проблему Марселин решить не могла, и потому позволила Данталиону вести себя за собой.
Она не обращала внимания на меняющуюся вокруг обстановку, на радость своей магии, реагировавшей на пространственную магию особняка, и совсем не чувствовала ног. Она словно отделилась от своего тела и даже не наблюдала за ним, как призрак. Марселин просто шла, ничего не осознавая, чувствуя, как сильно Данталион держит её за локоть, словно боится, что она может сбежать.
Может, так и есть. Может быть, ей следует просто сбежать от своих проблем и навсегда забыть о них. Что ей магия, коалиция, Стефан? Почему она должна решать так много вопросов и совсем ничего не получать взамен, почему должна плакать по ночам, каждый час, каждую чёртову минуту получая подтверждение своей бесполезности, почему должна видеть, что Стефан не просыпается, почему…
— Садись, — приказал Данталион и, не дожидаясь её реакции, которую Марселин не смогла бы дать из-за своей рассеянности, сам усадил её за стол. Оказывается, он довёл её до пустой столовой.
Данталион посмотрел на неё тяжёлым взглядом, будто мысленно запрещал ей двигаться, и лишь после, несколько секунд спустя, подошёл к дальним дверям, ведущим на кухню, распахнул их и рявкнул:
— Немедленно приготовь чай и кровь!
Марселин бы обязательно вздрогнула из-за его властного, рассерженного голоса, попросила бы быть вежливее с Одоваком, и так угождавшем всем и каждому, если бы у неё только были на это силы. Она едва не сползла под стол, чувствуя, какое её тело крохотное и слабое, не способное выносить этой боли, режущей сердце. Но Данталион не позволил ей сделать этого: взяв её за плечи, он заставил её сесть прямо, а после, придвинув другой стул ближе, сел рядом.
Они молчали всего несколько минут, пока в столовую не вбежал Лука с подносом — на нём высились пустая чашка, дымящийся чайничек, сахарница, столовые приборы, маленькие тарелочки, бутылка с кровью и стакан, на который Марселин отрешённо смотрела. Лука едва успел поставить поднос на стол, как Данталион рявкнул на него и приказал убираться с их глаз.
Марселин должна была напомнить ему, что вовсе не обязательно пугать бедного эльфа, но не нашла в себе сил. Так же, как не нашла сил, чтобы остановить Данталиона, поставившего перед ней чашку с налитым до краёв чаем.
— Пей.
— Я не хочу, — тихо ответила она.
— Пей, иначе силой напою.
— Почему ты такой злой? — проворчала Марселин, собирая руки на груди.
— Потому что ты ни хрена не ешь, пьёшь только кофе, вечно торчишь в его комнате и почти не спишь!
Она знала, что он прав, но не могла с этим согласиться. Она, вообще-то, спала, пусть и не так часто, как следовало бы, и не торчала в комнате Стефана дни напролёт. Она выбиралась в свою комнату, чтобы принять душ, сменить одежду и отыскать в своих записях что-то, что могло бы ей помочь.
Но ничего не помогало. Совсем.
— Ешь, — зло проговорил Данталион, подтолкнув к ней тарелку, на которой лежал неаккуратно отрезанный кусочек калатравского хлеба. — Не заставляй меня кормить тебя с ложки, как ребёнка!
— А ты бы смог?
— Я бы привязал тебя к стулу, если бы это потребовалось.
— Но не привязал, — заметила Марселин, для чего-то подняв палец.
Надо же, она только сейчас заметила, как отрасли её ногти и что чёрный лак давно слез. Марселин очень не любила ходить с длинными и ненакрашенными ногтями.
Она совсем потерялась.
— Марселин, — строго произнёс Данталион.
— У меня не получается, — тихо пробормотала она, осмелев достаточно, чтобы посмотреть на него исподлобья. Красные глаза злые, рот кривится от недовольства, из-за чего шрам в правом уголке кажется совсем ужасным, чёрные короткие волосы всклочены — Данталион не просто злился, он был в бешенстве. — У меня ничего не получается, Да…
Она осеклась, вспомнив, как он не любил имя, сейчас напоминавшее ей о времени, когда всё было не настолько ужасно, и беспомощно уставилась на него. У Марселин не было цели его разжалобить, — она могла сделать это и в обычный день, полагаясь исключительно на свою улыбку и ту часть Данталиона, которая не могла отказать ей, — но сейчас ей хотелось, чтобы он понял, насколько ей паршиво.
— Ничего не получается, — повторила она, опустив глаза на свои дрожащие, бледные ладони. — Моя магия не может разбудить его. Ни одно заклинание из тех, что я пробовала, не сработало. Я искала ответ везде, я пробовала все отвары, я… — она говорила всё быстрее и совсем скоро стала задыхаться от волнения и слёз, хлынувших из глаз. — У меня ничего не получается… Я такая дура, почему я вообще решила, что смогу помочь ему…
— Марселин, — жёстко произнёс Данталион, прерывая её.
Она остановилась, подняла на него глаза и почувствовал лёгкий хлопок по щеке. Это не было настоящей пощёчиной, но Марселин была слишком удивлена самим действием, чтобы отреагировать как-то иначе — она открыла рот, готовая выразить своё возмущение, и вновь была перебита: