Не он ли стравил Гасион и Магнуса? Он лишь хотел помочь Пайпер, но теперь, вновь прокручивая в голове тот момент…
Не он ли виноват в смерти Магнуса?
— Эйкен, — настойчиво позвал Николас.
Ему потребовались секунды, чтобы вновь сделать вид, что интерьер особняка и картинная галерея в частности интересуют его куда сильнее того факта, что человек, которого он считал братом, умер из-за его ошибки. Эйкену даже удалось изобразить на лице подобие улыбки, но ненадолго: он заметил, как Николас кивает ему за спину и, обернувшись, увидел Марселин.
Настроение Эйкена или нечто, похожее на него, мгновенно испортилось.
Он, вообще-то, не считал Марселин плохой и пугающей. Он ведь её совсем не знал. Но её настойчивость, которую она проявляла всё это время, и уверенность, будто он — какой-то там Рафаэль, порядком раздражали Эйкена.
Правила выживания в Диких Землях не работали вместе с правилами коалиции, и Эйкен знал, что не следует наживать себе врагов, но не мог остановиться. Один взгляд на Марселин зарождал в нём не страх или растерянность, а ярость, и он никак не мог этого объяснить.
— Как Стефан? — широко улыбнувшись, спросил Николас.
Рыцарь, приставленный к Эйкену, оживился. Когда рядом был Николас, он почему-то отступал ещё на несколько шагов и будто делал вид, что следит за каждым шагом Эйкена. Может, дело было в том, что Николас — Четвёртый сальватор.
Если Фортинбрас и был рад узнать, что Рейна выбрала себе сальватора, он тщательно скрывал эту радость под тысячами слоёв притворства.
— Сомнус развеян, — отозвалась Марселин, медленно подходя к ним, — но Пре… Третий, — мгновенно исправилась она, стоило только Эйкену бросить на неё косой взгляд, — сказал, что ему может потребоваться время, чтобы проснуться окончательно.
— Ему можно верить? — громко уточнил рыцарь.
— А вам бы только проверять его верность, — не выдержав, выпалил Эйкен, резко обернувшись к рыцарю. Он даже не помнил его имени, но это было и не важно. Эйкен уже потерял одного брата, и он не позволит кому-либо оскорблять или причинять боль другому его брату. — Клятв вам недостаточно?
— Ты ребёнок, — нахмурившись, сказал рыцарь. — Что ты можешь знать?
— В отличие от вас, я выжил в Башне, а это практически невозможно!
Эйкен не хотел повышать голос и злиться. Всё, чего он хотел — это вернуть к жизни, в которой он хоть что-то понимал, даже если она была полна опасностей. Он и о Башне не хотел упоминать, но слова вырвались будто сами собой. И теперь на него смотрели так, будто он был сумасшедшим.
Может, он таким и был. Он выжил не в одной Башне, а в двух. Твари терзали его сердце и душу, мучили тело, проникали в сознание, но вопреки этому он выжил.
— Рафаэль…
Или нет. Может, он умер в то же мгновение, что и Магнус.
— Хватит! — заорал он, взмахнув руками.
Тени сорвались, окружили его, приобретая очертания диких зверей и птиц, открыли рты, оскалившись, предупреждающе замахали хвостами. Эйкен заметил, как рыцарь сделал шаг вперёд, будто готовился остановить его, но Николас встал у него на пути. Марселин же испуганно выдохнула, прижав ладони к груди.
Эйкен сомневался, что она напугана по-настоящему. Скорее озадачена и расстроена, ведь она, как он успел убедиться, свято верила, что он — Рафаэль, её брат. Это было единственным, о чём она говорила с ним.
— Просто оставь меня в покое! — бросил он сквозь сжатые зубы. — Никакой я не Рафаэль! Я — Эйкен!
Магнус бы обязательно сказал, что ему следует быть более вежливым со столь прекрасной леди. «Пойми, Эйкен, настоящие рыцари так себя не ведут. Ты должен быть всегда вежлив и внимателен, и, может быть, какая-нибудь дама даже… Ну, ладно, ограничимся пока поцелуями в щёку. Ты же ещё совсем малыш». Да, Магнус бы так и сказал.
Но Магнуса больше нет.
Поэтому Эйкен, даже не пытаясь успокоить свои тени, отзывавшиеся на его ярость, сбежал.
***
Марселин казалось, будто что-то касается её макушки. Она пошевелилась, поначалу решив, что Салем вновь играет её волосами, и, судя по всему, успешно спугнула драу, после чего вновь расслабилась. Марселин то проваливалась в глубокий сон, то находилась в состоянии дрёмы, и первый вариант ей казался очень привлекательным.
Поговорить с Рафаэлем вновь не удалось. Николас, вот уже второй день пытавшийся сблизиться с Пайпер и Фортинбрасом, нашёл подход к Рафаэлю, а она — нет. Из-за этого хотелось лезть на стенку, но Марселин сделала нечто куда более ужасное. Вернувшись к Стефану и обнаружив, что он всё ещё спит, — будто за пятнадцать минут он действительно мог проснуться, — Марселин легла рядом, уткнулась лицом в подушку и зарыдала.
Нервы сдали окончательно. Марселин хотела вырвать себе сердце, чтобы оно не болело, лишиться зрения и слуха, чтобы не видеть и не слышать, как Рафаэль называет себя Эйкеном. Почему он её не узнавал? Почему не хотел дать ей хотя бы шанс?.. Из-за того, что она двести лет была в этом мире и жила относительно спокойно, а он… что? Был в месте, которое звалось Башней?
Марселин изводила себя мыслями так долго, что в конце концов разрыдалась снова. Ей следовало заняться чем-то полезным, например, прибраться в комнате Стефана, поговорить с Пайпер или убедиться, что Третий сальватор, Фортинбрас, совершенно точно развеял сомнус. Но, видя неподвижного Стефана, едва замечая, как его грудь медленно поднимается и опускается, Марселин не могла заставить себя пошевелиться. Рафаэль не хотел её даже видеть, но, может, он ещё изменит своё мнение. Если бы только Марселин смогла предоставить ему доказательство того, что они родственники, ей было бы намного легче, но вряд ли Рафаэль позволит ей заполучить хотя бы каплю его крови. Или ей следует уговорить Пайпер помочь ей? Рафаэль, кажется, очень даже доверяет ей, и это вполне может сработать.
Час за часом Марселин придумывала один план за другим — до тех пор, пока усталость, раскалывающаяся голова и ещё один приступ рыданий не добили её. Она даже не помнила, где уснула, но сейчас, вновь чувствуя, как что-то касается её головы, поняла, что лежит на кровати.
Марселин аккуратно пошевелилась, пытаясь согнать Салем. Только она могла появиться где угодно и делать что угодно, никого, даже Гилберта, не боясь. Очень часто Салем просто сбрасывала пустые чашки из-под кофе, и Марселин едва успевала их ловить. Не хватало ещё, чтобы Стефан, проснувшись, увидел у себя на полу разбитую посуду.
Даже не разлепляя глаз, Марселин перевернулась на другой бок, вяло махнула ладонью над головой. Что странно, мягкой шерсти Салем она не почувствовала. Зато лицо уткнулось во что-то тёплое. Марселин почти приподнялась, чтобы окончательно согнать кошку с кровати.
— Хватит ёрзать, — прозвучало у неё над ухом. — Знаю, ты не восторге, но это моя кровать, так что имей совесть и дай мне выспаться.
Марселин замерла. В уголках глаз защипало, сердце вдруг забилось с удвоенной силой. Игнорируя дрожь, охватившую руки, и головную боль, она резко села и щёлкнула пальцами. Во всей спальне мгновенно вспыхнул свет.
— Боги… — простонал Стефан, накрывая лицо рукой. — За что?..
Марселин вскрикнула, прижав ладони ко рту. Стефан напрягся, открыл лицо и непонимающе посмотрел на неё.
Боги всемогущие, он смотрел на неё. Он проснулся.
Марселин тысячу раз представляла этот момент и убеждала себя, чтобы будет максимально серьёзной. В первую очередь она была целительницей, и Стефану, вне всяких сомнений, может потребоваться её помощь. Но сейчас в ней не было и грамма той серьёзности, которую она так старательно внушала себе все эти месяцы. Не было и непоколебимости с уверенностью, только чистая радость и слёзы, которые не удалось сдержать.
Марселин громко всхлипнула и едва не упала на Стефана, крепко обняв его. Он резко выдохнул, но спустя всего мгновение опустил широкую ладонь ей на голову и даже плавно провёл по спутанным волосам.
— Я не понимаю, — тихо сказал он, — сколько ты выпила, что так радуешься?
Марселин резко выпрямилась и прохрипела, глотая слёзы: