Она помогала Николасу, который, не ставя никого в известность, первым сбегал к бреши (что странно, те стали появляться гораздо реже) и получал травмы. Она кое-как уговорила Пайпер помочь ей, хотя Первая очень долго отказывалась и убеждала, что в полном порядке. Стефан не мог быть уверен насчёт каких-либо иных ран, кроме тех, что оставили два шрама на её лице, один из которых пересекал левый уголок губ, а другой — правую бровь и уголок глаза. Марселин всё жаловалась, что никак не может убрать их, а после жаловалась ещё раз, будто не чувствовала, какой хаос отпечатался на теле и магии Первой.
Но Стефан не упрекал её в этих жалобах. Он говорил, что она делает всё, что может, и прекрасно справляется с любым делом, за которое берётся, но всё же должна ненадолго остановиться и отдохнуть. Ради собственного же здоровья, за которым Марселин, оказывается, практически не следила столько месяцев, ей следовало ненадолго оставить дела и хорошо отдохнуть.
Марселин, разумеется, не была с этим согласна. Она едва не каждую минуту спрашивала Стефана, как он себя чувствует, не ощущает ли каких-либо изменений в магии или не испытывает трудностей при её использовании. Её паранойя дошла до того, что она могла явиться к нему посреди ночи. Стефан, обладавший потрясающим слухом, всегда встречал её на пороге комнаты и говорил, что чувствует себя прекрасно. Но Марселин не успокаивалась, волновалась так сильно, что могла за всю ночь ни разу не закрыть глаз, и это серьёзно беспокоило Стефана. Ни Шерая, ни Гилберт, ни Николас не могли убедить её отдохнуть. Дошло до того, что в один из дней Стефан сказал, что она может остаться у него, если от этого ей будет спокойнее.
Только после он понял, насколько странно прозвучало это предложение. Но ни один из них не сделал шаг назад, и в итоге каждую ночь они засыпали рядом, а утром просыпались и видели, что успели либо переплестись ногами, либо обняться. Никогда прежде Стефан не думал, что способен испытывать радость и вину одновременно.
Он, разумеется, знал, что его радость эгоистична. Он не должен наслаждаться присутствием Марселин, её прикосновениями и вниманием, которым она одаривала каждого, кому оказывала помощь. Но наслаждался, потому что это была Марселин. Самая прекрасная девушка во всех мирах, которая украла его сердце и до сих пор не вернула его обратно. И Стефан даже мечтать не мог о том, чтобы Марселин вновь ответила ему взаимностью, но каждый раксов раз, когда она спрашивала его, как он себя чувствует, когда вливала магию в его тело, помогая восстановить ток его собственной магии, когда ложилась рядом и засыпала, Стефан думал, что это всё же возможно.
Он никогда не считал себя глупцом, но, очевидно, сейчас именно им и был.
Марселин опустила пустую чашу на стол и, нахмурившись, уставилась на линию горизонта. Сегодня терраса, где они расположились, выходила в сторону пляжа. Воздух пах морской солью, цветущим садом и сомнениями и страхами, которые Стефан различал слишком хорошо. С каждым днём его чувства восстанавливались, становились острее, и он всё сильнее ощущал присутствие каждого в особняке. Прямо сейчас он хорошо ощущал Марселин, Гилберта и Стеллу, которые гуляли где-то в саду, и Фортинбраса — хотя от него, разумеется, исходило ощущение магии. Фортинбрас слишком хорошо прятал свои чувства, чтобы кто-нибудь сумел их понять.
Его присутствие также казалось чем-то совершенно нереальным. Стефан слишком хорошо помнил время, когда пытался очистить имя Третьего сальватора, доказать, что он не мог предать миры и во Вторжении встать на сторону тёмных созданий. И Стефан, разумеется, продолжал бы нарушать правила коалиции, если бы старейшина Керрис не пригрозил расправиться не с ним, а с Марселин. Господин Илир, впоследствии занявший его место, говорил Стефану, что он поступил мудро, отказавшись от идеи защищать Третьего — об этом же, но завуалированно, он сказал под конец первой встречи с Пайпер. Но господин Илир мёртв, и Стефан никогда не узнает, что он думает по поводу того, что Третий всё-таки не предавал миры.
За время, которое он провёл в сомнусе, умерло слишком много людей.
— Ты не замёрзла?
— А ты? — тут же спросила Марселин, взволнованно подавшись вперёд. Их разделял небольшой стол, который Иллка, служанка, появившаяся не так давно, накрыла по просьбе Марселин, и казалось, что она без проблем перегнётся через него, лишь бы дотянуться до Стефана. — Тебе плохо? Что-то не так?
— Всё хорошо, — спокойно ответил Стефан. — Я прекрасно себя чувствую. Не нужно спрашивать об этом каждую минуту.
— Ты был практически мёртв! — зло выпалила Марселин, хлопнув ладонью по столу.
— Ты тоже была практически мертва, — напомнил Стефан, — и последствия оказались куда серьёзнее.
— Но ведь всё обошлось! Твоя магия была совершенна, а вот моя…
— Твоя магия прекрасна, Марселин. Невероятна. Она… — Стефан замялся, неуверенно коснулся ладонью груди — точно там, где под свитером и рубашкой был шрам, который останется с ним навсегда. У него не находилось слов, чтобы описать, насколько сильной оказалась магия Марселин, и потому он смиренно повторил: — Твоя магия прекрасна. Твоя мать бы гордилась тобой.
Марселин нахмурилась и приоткрыла рот, будто хотела что-то сказать. Стефану показалось, что время замедлилось и ускорилось одновременно. Он посмотрел на Марселин, всё ещё хмурящуюся, и осознал, что только что сказал.
— Боги, — выдохнул он, накрыв рот ладонью. — Я… Я сказал это вслух?
— Ага, — кивнула Марселин.
— Боги, — повторил Стефан ошарашенно. — Я сказал это… Я сказал это вслух. Боги, Марси, я сказал это вслух!
Последние слова он едва не выкрикнул, радостно рассмеявшись. Марселин окончательно растерялась и смотрела на него, как, должно быть, смотрят на умалишённых. Впервые Стефану было практически плевать.
— Твоя мать гордилась бы тобой, — торопливо повторил он, боясь, что язык вновь перестанет слушаться. — Елена бы гордилась тобой. Она всегда говорила, что ты будешь сильной… Боги, — судорожно выдохнул Стефан, уперев локти в колени и спрятав лицо в ладонях. — Я сказал это…
Стефан даже не представлял, что это когда-нибудь случится. Он пытался миллионы раз, и каждый раз оканчивался провалом, который разбивал его сердце снова и снова. Он испробовал тысячи способов, чтобы обмануть магию и хаос, но даже его знаний и умений, накопленных за семьсот лет, оказалось недостаточно.
А теперь он оказался свободен. Он умер, и проклятие, сковывавшее его всё это время, спало.
Стефан почувствовал, как Марселин мягко коснулась его рук, и резко вскинул голову. Она выглядела растерянной и даже напуганной, но стояла рядом и, кажется, не собиралась сбегать. Она смотрела на него с чувством, которое Стефан не мог описать, и ждала, пока он заговорит. Это оказалось очень сложно: горло сдавило страхом, болью и рыданиями, которые раньше Стефан позволял себе только в полном одиночестве.
— Прости, — пробормотал он и, поддавшись порыву, прильнул щекой к её руке. — Прости меня. Я пытался побороть это, но ничего не получалось, но теперь, когда я практически умер и вновь ожил из-за сомнуса, я…
— Что? — взволнованно выпалила Марселин, когда он на секунду запнулся.
— Я могу говорить. Я могу всё тебе рассказать. Марси, — повторил он, и Марселин, что самое удивительное, не отдёрнула его, — прости меня. Прости…
Стефан никогда не боялся признавать своих слабостей, но и никогда не позволял себе плакать в присутствии кого-либо. Он с самого детства, когда, лишившись матери, узнавал мир вокруг себя и пытался выжить в нём, не проливал слёз рядом с кем-либо. Но Марселин — особый случай. Она всегда была и всегда будет особым случаем.
— Прости, — кое-как выдавил Стефан. — Прости, что не рассказал тебе. Я не мог из-за проклятия, которое Елена… Марси, твоя мать прокляла меня.
Глава 25. Когда всё заканчивается
Пайпер ощущала себя не в своей тарелке, из-за чего сильно волновалось. Казалось бы, она должна радоваться. Она вновь в своём мире, в безопасности, рядом с людьми, которыми дорожила, но чувствовала, что это неправильно. Мир казался серым и искажённым, будто Пайпер до сих пор была в Башне. Воспоминания об её пустых коридорах, слепящих белизной, и тьме, ждущей за огромными окнами, каждый раз вызывали табун мурашек и поднимали страх, который Пайпер никак не могла усмирить. Даже спустя две недели она спала урывками и боролась с кошмарами.