— Тебе не следует этого делать, — почти шёпотом повторил Гилберт, всё ещё смотря на своё отражение. В чёрных волосах пыль, на одежде — мелкая мраморная крошка и всё та же пыль, в уголках глаз — подступающие слёзы, которые он изо всех сил сдерживал. — Тебе не следует этого делать…
Он сейчас не в том положении, чтобы поддаваться эмоциями и позволять гневу и ненависти контролировать его. Он должен позаботиться о Сонал, заняться поисками Николаса, Кита и демоницы, оказать помощь принцу Джулиану, встретится с королевой Ариадной и её советником Беро, найти время для встречи с Сионием… У Гилберта было слишком много дел, чтобы отвлекаться на пожирающие изнутри гнев и ненависть.
Однако Сонал приняла его за Фортинбраса.
Они действительно были похожи, особенно теперь, когда Гилберт был старше: прямой нос, острые скулы, взгляд голубых глаз, лишь овал лица да лёгкие кудри отличали его. Ни с Алебастром, ни с Гвендолин или Розалией Гилберт не был схож настолько. Между ними девять лет разницы, но боги будто решили поиздеваться над ним и смешали кровь так, что они оказались чрезвычайно похожи.
— Тебе не следует этого делать, — повторил Гилберт, но его рука уже коснулась одной грани большого напольного зеркала, стоящего возле кровати, и с силой отшвырнула его в сторону.
Зеркало разбилось на миллионы осколков, полетевших во все стороны, серебристый металл жалобно заскрипел и сжался от силы удара.
— Ракс, — пробормотал Гилберт, посмотрев на свою руку. — Тебе не следовало этого делать… Ракс!
У Гилберта было слишком много дел, чтобы отвлекаться на пожирающие изнутри гнев и ненависть, но Сонал перепутала его с Фортинбрасом — с братом, которого он любил, которому безоговорочно верил и который предал его, весь их род и целый мир.
— Ракс, ракс, ракс!
Гилберт кричал, и его голос срывался в рычание, пока руки тянулись ко всему, что находилось достаточно близко: полки, мелкие шкафчики, стол, предметы на нём, книги, письма, грязные пустые чашки и тарелки, мелкие коробки с ничего не значащими дарами от фей. Гилберт хватал первое, что попадалось ему под руку, и швырял это со всей силы, не заботясь о том, что разбивает, рвёт или кромсает. Он не обращал внимания на то, как острые осколки чашек и тарелок рвали портьеры, одежду, лежащую на кровати и торчащую из приоткрытого шкафа; как бархатные ленты, которыми были обвязаны коробки, с жалобным треском рвались; как мебель скрипела, когда он одним движением отпинывал её куда подальше и тем самым сбивал с пути всё остальное. Стеклянные двери балкона треснули, когда Гилберт со всей дури пнул в них кожаное кресло. Коллекция каких-то книг, — из-за слёз он даже не видел, каких, — которая всегда стояла на полке в его спальне, потому что слишком нравилась ему, была разорвана за считанные секунды. Стул с грохотом влетел в закрытую дверь, ведущую в ванную комнату, и разбился в щепки.
Всё вокруг разбивалось, крошилось и рвалось, но Гилберту было плевать. Он хотел, чтобы хоть что-нибудь отвлекло его от ужасающих мыслей о Предателе, однако слова Сонал продолжали греметь в голове до тех пор, пока руки Гилберта не стали мокрыми из-за крови. Он расцарапал ладони о осколки зеркала, которые собрал и снова швырнул в сторону, и посадил множество заноз, он рвал на себе волосы, кричал так громко, что в ушах стоял звон, и до того яростно скрипел зубами, что они уже давно должны были искрошиться.
Но Гилберт не останавливался.
Он ненавидел Предателя, но ещё он ненавидел себя. За то, что был слабым. За то, что когда-то зависел от Предателя. За то, что в Гилберте все видели лишь его брата и думали, что он делает недостаточно, чтобы искупить его грехи. Но разве Гилберт был обязан отвечать за него? Он изгнал его из рода, разорвал кантарацан, и пострадал из-за этого куда сильнее, чем многие думали. Рокот зависел от кантарацана, кровной связи, но Гилберт пожертвовал этим, чтобы доказать, что Предатель для него — никто.
Он был для него всем миром, поддержкой, любящим братом, который всегда помогал ему, подсказывал на занятиях и был готов пожертвовать всем ради его благополучия и счастья, но он также был обезумевшим великаном, который голыми руками разрывал каждого, кто попадался ему на пути, выжигал жизнь в других великанах и пил их кровь. Во Вторжении Гилберт лишь мельком видел, как Предатель зубами разрывал горло Горацию, магу, верно служившему Гилберту много лет, но этого оказалось достаточно, чтобы поселить в нём животный ужас, не исчезавший спустя столько лет. Шерая воспользовалась Переходом раньше, чем Предатель успел сделать в их сторону хотя бы шаг, однако Гилберту хватило безумной улыбки, чужой крови на губах и глаз, горящих магией.
Он не представлял, что вообще могло случиться и изменить Фортинбраса так сильно, однако многочисленные показания очевидцев, которые видели его во время Вторжении, лишь подтвердили, что Третий сальватор предал миры.
Но ещё раньше он предал род Лайне.
Даже после изгнания Гилберт ненавидел, что когда-то в жилах Предателя текла та же кровь, что и в его. Он ненавидел, что жил с ним бок о бок, ненавидел, что оказался единственным выжившим из Лайне просто потому, что Предатель не успел до него добраться.
Гилберт ненавидел свою кровь, отравленную чужим предательством, ярость, кипящую внутри, и боль, разрывающую его на части. Он кричал, ломал всё, что ещё не было сломано, и совсем не заметил, когда оказался на полу, среди порванной груды одежды из шкафа, разбитой в щепки мебели и расколотой посуды, кусочки которой острыми гранями впивались ему в кожу, как трясся от рыданий, животного ужаса перед Предателем и ненависти, сжигавшей его изнутри.
Даже после изгнания и двухсот лет, прошедших с гибели Сигрида и Предателя в частности, Гилберт ненавидел его за то, что он разорвал его сердце на части.
Глава 6. Должен ли я бежать и прятаться?
Шерая лёгким взмахом руки закрыла портал и огляделась. Ночные улицы Сиднея, к счастью, почти пустовали. То ли ею было выбрано удачное место для открытия портала, то ли у местных не принято шататься по улицам в такое время. Оба варианта устраивали Шераю, и потому она не стала заострять внимание на подобной мелочи.
Куда сильнее её волновал тот факт, что Кемену держали в доме с барьерами, не позволявшими попасть на территорию сразу же. Шерае потребовалось почти десять минут, чтобы изучить местность, — при этом не отвечая на немного встревоженные взгляды нескольких рыцарей, впервые работающих с ней, — и выяснить, на какое максимальное расстояние от дома она может перенести их. По истечении этого времени портал открылся почти в двадцати метрах от первого барьера, прямо на проезжей части тихого района с довольно богатыми домами, где их ждал хмурый Джонатан.
— Наконец-то, — пробормотал он, не удосужившись даже поздороваться. — Хелдж не будет вечно держать её там, так что нам нужно поторопиться.
— Здравствуй, Джонатан, — со сдержанной улыбкой отозвалась Шерая.
Он хмыкнул, окинул шестерых рыцарей, прибывших с ней, оценивающим взглядом, обычно пробиравшем новичков до костей, и только после двинулся в сторону дома. Барьеры пропустили и его, и только что прибывших гостей — значит, Хелдж уже переписал сигилы. Шерая прекрасно понимала, что это значит: чем раньше они начнут, тем раньше закончат. Никому не нравится держать в подвале своего дома обезумевшую женщину, которую они поймали едва ли не случайно всего пару часов назад.
С Кеменой не должно было возникнуть сложностей. Она была сильной, быстрой и решительной, но не сильнее, быстрее и решительнее Шераи. Даже Хелдж, предпочитавший выдавать себя за землянина и каждые десять-пятнадцать лет менявший место жительства, при должной концентрации мог быть сильнее Кемены. Шерая не строила ложных иллюзий относительного его магии, и всё же он обладал достаточными знаниями, раз превратил подвал своего дома во временную тюремную камеру и даже согласился подождать прибытия более опытного мага. Шерая бы предпочла, чтобы с этим разбирался кто-нибудь другой, например, Сибил или Беро, но оба были заняты делами коалиции, которые не терпели отлагательств. Пробуждение Сонал и последующий разговор с ней вполне попадал под категорию безотлагательных дел, но как бы сильно Шерая ни хотела быть в этот момент рядом с Гилбертом, на первое место они всё же поставили Кемену. Куда важнее сейчас было разобраться с ней, столько лет скрывающейся от коалиции, и узнать всё, что знает она.