Ну а ночью, прямо с представленья,
Под оваций бешеный прибой
Конное ушло подразделенье
Защищать свою столицу, в бой.
2. ВНУКИ ВОЙНЫ
Когда браконьерскою пулей
Был ранен вожак табуна,
Пред ним, умиравшим, мелькнули
Пожары, разрывы — война.
Не жил он в эпохе военной,
Откуда же помнит те дни?
Наверное, в памяти генной
Записаны были они.
И ржание, схожее с плачем,
И танков ревущий косяк…
Сражался в отряде казачьем
Дед крымских мустангов — дончак.
Земля под ногами пылала,
Душила угарная мгла.
Горячая капля металла
Хозяину сердце прожгла.
Упал человек под копыта,
Застыл, как стреноженный, конь.
По яйле, снарядами взрытой,
Скакал, торжествуя, огонь.
Лизал конь хозяину щеки
И плакал, не в силах помочь.
А после, хромая, зацокал
От взрывов и выстрелов прочь…
Бои откатились на Запад,
На яйлу легла тишина.
Казалось коню, что внезапно
Галопом умчалась война.
Останьтесь безмолвными, горы,
Пусть смертью не пахнут ветра!
…Стал сильным дончак и матерым,
Свободным и злым, как бора.
Давно перетерлась подпруга,
Давно от седла он отвык,
Давно с ним бок о бок подруга —
Такой же лихой фронтовик.
Уже через рвы и траншеи
С доверчивым ржаньем летят,
Высокие вытянув шеи,
Ватаги смешных жеребят.
…И разве же кто–нибудь в силе
Прогресса застопорить шаг?
Всех выпусков автомобили
К Ай—Петри, пыхтя, спешат.
Туда, где бушуют травы,
Где, счастливы и вольны,
Плывут под луной величаво
Бесхозные внуки войны.
«Бесхозны, бесхозны, бесхозны» —
Как смертный звучит приговор,
И щупает яйлу грозно
Прожектора мертвый взор.
Коней ослепляют фары,
Гром выстрела, эхо скал.
Вожак, иноходец старый,
Споткнулся, качнулся, упал.
Пред ним, умиравшим, мелькнули
Пожары, разрывы, война.
А в ялтинский спящий улей
Спокойно вплыла луна…
ДЕТИ ДВЕНАДЦАТОГО ГОДА
Мы были дети 1812 года.
ТРИНАДЦАТОЕ ИЮЛЯ [1]
Зловещая серость рассвета…
С героев Бородина
Срывают и жгут эполеты,
Бросают в огонь ордена!
И смотрит Волконский устало
На знамя родного полка —
Он стал в двадцать пять генералом,
Он все потерял к сорока…
Бессильная ярость рассвета.
С героев Бородина
Срывают и жгут эполеты,
Швыряют в костер ордена!
И даже воинственный пристав
Отводит от виселиц взгляд.
В России казнят декабристов,
Свободу и Совесть казнят!
Ах, царь милосердие дарит:
Меняет на каторгу смерть…
Восславьте же все государя
И будьте разумнее впредь!
Но тем, Пятерым, нет пощады!
На фоне зари — эшафот…
«Ну что ж! Нас жалеть не надо:
Знал каждый, на что он идет».
Палач проверяет петли,
Стучит барабан, и вот
Уходит в бессмертие Пестель,
Каховского час настает…
Рассвет петербургский тлеет,
Гроза громыхает вдали…
О боже! Сорвался Рылеев —
Надежной петли не нашли!
О боже! Собрав все силы,
Насмешливо он хрипит:
«Повесить и то в России
Не могут как следует!
Стыд!..»
СЕРГЕЙ МУРАВЬЕВ-АПОСТОЛ
Дитя двенадцатого года:
В шестнадцать лет — Бородино!
Хмель заграничного похода,
Освобождения вино.
«За храбрость» — золотая шпага,
Чин капитана, ордена.
Была дворянская отвага
В нем с юностью обручена.
Прошел с боями до Парижа
Еще безусый ветеран.
Я победителем вас вижу,
Мой капитан, мой капитан!
О, как мечталось вам, как пелось,
Как поклонялась вам страна!
…Но есть еще другая смелость,
Она не каждому дана.
Не каждому, кто носит шпагу
И кто имеет ордена, —
Была военная отвага
С гражданской в нем обручена:
С царями воевать не просто!
(К тому же вряд ли будет толк…)
Гвардеец Муравьев-Апостол
На плац мятежный вывел полк!
«Не для того мы шли под ядра
И кровь несла Березина,
Чтоб рабства и холопства ядом
Была отравлена страна!
Зачем дошли мы до Парижа,
Зачем разбили вражий стан?..»
вернуться
1
В этот день повесили пятерых декабристов и свершили обряд гражданской казни над остальными.