У него же ее не было.
Так или иначе, теперь все будет быстрее, чем тогда. Потерпи. Я скоро. Я не могу вывести тебя, как ты меня, но я могу остаться с тобой…
— Ну и правильно делаешь, что не боишься. — Монах догрыз луковицу. — Возиться еще с тобой. Серебряную пулю в башку, и гуляй, Вася. Какой у тебя стаж, грешник?
— Два года. — Игорь ответил совершенно машинально. Не потому что хотел, а потому что не было смысла за что-то держаться и что-то скрывать.
— Пули вот так хватит, — кивнул монах, отчеркнув луковицей над макушкой. — В смысле, с головой. У меня четыре года, но и мне бы хватило.
Игорь повернул к нему лицо. Кроме обостренного обоняния и силы сохранилась способность видеть нечто вроде ауры. Даже не видеть, а так, боковым зрением улавливать.
Он уловил боковым зрением, что монаха когда-то кто-то пробовал на зуб. У несъеденных, но надкушенных пробивается этакая легкая синева, как в пламени сварочной горелки. Чем она интенсивнее, тем ближе человек к смерти. Те, кого вампир пометил для себя и подъедает день за днем, «синеют» окончательно. У тех, кому удается спастись, остается только проблеск. У монаха он был устойчивый, постоянная такая полоса на фоне ровного, золотисто-белого свечения его жизни.
Так вот что она значила, эта полоса… Неужели и у меня такая?
Впрочем, теперь без разницы.
— Так за чем же дело стало? Ты вооружен, я связан. Давай. Ад майорем Деи глориам, или как у вас там…
— Во-первых, — монах опять хрустнул луковицей, — я не вооружен. Во-вторых, если ты такой умный, грешник, ты должен знать, что «К вящей славе Господней» — девиз иезуитов. А я доминиканец, наш девиз — «Восхвалять, благословлять, проповедовать». С пулей в башку он слабо согласуется, а? Вернемся к началу — ты любил женщину, которая тебя инициировала. Ты понимал, что, соглашаясь на инициацию, подписываешь приговор ей, а не себе?
Игорь сжал зубы. Провалился бы он куда-нибудь со своим луком!
— Ты сам догадаешься, что это не твое собачье дело, или тебе сказать?
— Я инквизитор. — Монах сощурился. — Пес Господень. Так что это именно мое дело, и именно собачье. Впрочем, можешь не отвечать. Ты понимал, грешник. Но жить хотелось сильнее. Такая вот любовь.
— Дурак ты, хоть и доминиканец. Да, жить хотелось. — Игорь скривился. — Я же трюкач-профи. Тому, кто не любит жить, в этом ремесле делать нечего. И я ее убил. Но это же сплошь и рядом бывает. За меньшее, вообще ни за что. Что, родители мои друг друга не поубивали? Еще вернее, чем мы с Миленой, даром что они-то оба живы… Если это настоящее — мне его даром не надо. И… — Игорь попробовал путы на прочность, но вязали его умело, буксировочным тросом, — я тогда на крыше ни о чем не думал, только о том, как хорошо нам было и какое счастье, что я ее встретил. Я вправду так думал. Было бы иначе — у меня бы тот трюк не получился.
— Сейчас предстоит работать более сложный трюк, и провал может не одного тебя погубить. А ты смысла не видишь.
— Не вижу. — Может, если ему все как следует объяснить, он таки позовет человека с ружьем? — Не знаю, как с тобой было, а у меня сейчас ничего нет. Даже памяти. Может, с твоей точки зрения, тот парень благодеяние мне оказал. Передай ему большое спасибо. Но жить огрызком — это еще хуже, чем жить варком. Я так не могу и не буду.
— Почему?
— Потому что вы мне ничего не оставили, святоши хреновы! Я ничего не чувствую к женщине, которая ради меня отдала все! Жизнь, века жизни, возможности!.. Я все это в гробу видал, потому что не знал, что с этим делать, а ей это важно было. Но не важнее… И я думаю: какого черта? Какого черта все это на помойку, в яму, и все, и всех, и все время?!
Это опять продолжалось меньше секунды. И исчезло, как не было. Но — было. Он помнил. Он уже давно ничего не забывал.
— Ты никак разозлился, грешник? — Монах осклабился и действительно стал похож на пса.
— А с чего бы мне раздабриваться? С лука твоего? С дурацких вопросов?! С того, что ты мне в душу лезешь?!
— Отлично. — Монах бросил остаток луковицы куда-то в угол, и Игорь по звуку определил точное попадание в жестяное ведро. — Эмоции возвращаются, грешник. Эмоциональный вакуум вообще явление временное и проходит само собой, даже если его не лечить. Я бы тебя так не погонял, но у нас времени мало, полнолуние сегодня. Ты готов бороться за себя и за нее?