Правда, вы не можете этого сделать. Но предположим, будто это возможно. Вот поговорите с Тони — он только что видел во сне Новый Амстердам.
— Уф… ф… — с облегчением вздохнул Тони. — Он чуть меня не поймал.
Предположим, что вы спросили бы его:
«Что такое караульный?»
«Старый Доопер де Гроот», — ответил бы Тони.
«Но всё-таки, что же такое караульный?»
«В те времена не было полиции, — пояснил бы Тони. — Вместо этого несколько жителей каждую ночь обходили улицы дозором. В этом участвовали почти все по очереди. Их-то и называли караульными»
«Самый страшный из них, — подумал Тони, — старый Доопер де Гроот. У него такие длинные рыжие усы, широкополая шляпа, широченные сапожищи, такой огромный изогнутый меч на красно-желтой перевязи. А главное, он терпеть не может детей. Это хоть кого испугает!»
Теперь вам должно быть ясно, почему у Тони были все основания радоваться, что он проснулся как раз в ту минуту, когда Доопер де Гроот схватил его за шиворот. Проснувшись, Тони продолжал тихо лежать на своей узкой железной кровати. Из кухни через приоткрытую дверь в темную комнату проникал луч света и доносились голоса отца и матери. Тони прислушался — сначала спросонок, просто от нечего делать, но потом он стал слушать внимательно.
— Старику Форбсу легко говорить, — услышал он голос отца: — Тони не его сын.
— Но он любит Тони. Ведь нельзя сказать, что Тони ему безразличен.
— Я и не говорю этого. Доктор Форбс, вероятно, заботится о Тони столько же, сколько и о других детях, которых ему приходится лечить. Я просто говорю, что Тони — не его сын.
— Он — наш сын, — ответила мать.
— Вот именно. И ты не можешь винить меня за то, что я хочу, чтобы Тони оправдал мои надежды. Будь у нас много денег — может быть, всё было бы иначе. Но у нас их нет. Тони придется самому пробивать себе дорогу.
— Ты думаешь, он её не пробьет? Почему? Он хороший, добрый и умный мальчик.
— Как ты не понимаешь почему! А его дикие выдумки? Похоже, что он рассказывает их просто ради удовольствия. Какой же из него выйдет человек, если он всё время лжет?
— Ты несправедлив! — воскликнула мать. — Тони — хороший мальчик. Он лжет вовсе не всё время, только…
— Только насчет этой двери.
— Ну что ж, он придумывает всякие сказки об этой старой двери. И я не вижу в этом большой беды.
— Может быть, ты и права, — пробормотал отец. Он не хотел признаваться, что дверь беспокоит его и даже немного пугает. Слишком уж правдоподобны эти выдумки Тони. — Может быть, может быть… Но что же будет с мальчиком, если он не умеет отличить правду от вымысла?
— А ты попробуй поговори с ним ещё раз об этой двери.
— Нет, хватит с меня! Я уже говорил с ним. Знаешь, что я думаю сделать? Я достану доски и гвозди и заколочу эту дверь, чтобы он никогда больше не смог открыть её.
Вот тут-то Тони, как был, в пижаме, с торчащими во все стороны каштановыми вихрами, соскочил с кровати и выбежал на кухню.
— Лучше не трогай мою дверь! — крикнул он. — Если ты заколотишь мою дверь, я уйду через неё и не вернусь к вам… никогда.
Глава 3
ТОНИ И ХРАНИТЕЛЬ МУЗЕЯ
В этот день Тони не пошел в школу. На Мотт-стрит это было не в диковинку — здешние ребята любили побездельничать, но Тони прежде никогда не отлынивал от занятий. А всего удивительнее, что он и сам не очень понимал, почему он так поступил сегодня.
Конечно, дело тут не обошлось без волшебной двери. Тони почти верил в то, что выполнит свою вчерашнюю угрозу: уйдет через дверь и никогда больше не вернется; то-есть он и верил в это и вместе с тем не верил. Он любил отца и мать — они у него были очень хорошие. Но теперь он чувствовал себя таким обиженным и отвергнутым ими, что мысль навсегда уйти из дому не оставляла его, хоть от неё больно сжималось его сердце. По ту сторону волшебной двери все почему-то понимали его и всё происходило именно так, как ему хотелось.
На старом, милом Манхэттене, куда Тони попадал через волшебную дверь, никогда не шел дождь. Там всегда сияло солнце, и славный Новый Амстердам, похожий на игрушечную деревушку, так уютно лежал в южной части острова. Дети голландских поселенцев весь день проводили в играх; вертелись крылья ветряных мельниц, и по небу плыли белые пушистые облака. Всё было таким, каким и должно быть, каким и хотел все видеть Тони. И когда сегодня он решил не ходить в школу и пойти туда, через дверь, он снова представил себе, как там хорошо.
Но, с другой стороны, он остался дома не только из-за двери. Ему казалось, что он не может больше войти в класс и встретиться с мисс Клэтт и ребятами. Да и зачем ему идти к ним? — спрашивал он себя. Вот почему Тони принял такое решение. А приняв его, разбил свою маленькую глиняную копилку и набил карманы центами — сбережениями всей своей жизни.
Мать Тони тревожилась. Как объяснить мальчику, что они с отцом сердятся и резко разговаривают с ним, потому что любят его и беспокоятся о нем? Ребята понимают любовь и заботу по-своему, совсем не так, как взрослые.
Кроме того, Тони не мог разделять их беспокойства по поводу волшебной двери. Эта дверь — самое замечательное, самое интересное, что есть в его жизни, зачем же отцу с матерью огорчаться из-за неё?
Мать Тони отчасти понимала сына. Ей хотелось сказать Тони, как много он значит для неё и отца, ведь в нём — все их надежды и чаяния. Но как объяснить всё это одиннадцатилетнему мальчику?
В это утро она должна была навестить свою больную сестру, у которой было двое маленьких детей. Собираясь в дорогу, она думала: «Вот если бы помочь чем-нибудь сестре! Послать бы её и ребят в горы, чтобы все они отдохнули и погрелись на солнышке».
Ей и в голову не приходило, что она сама так же бедна, как и сестра, что ей тоже не мешает пожить несколько недель за городом. Такой уж человек была мать Тони.
Отец Тони только что ушел на работу. Пока Тони одевался, мать приготовила ему завтрак: поставила на стол миску с овсяной кашей, стакан молока, намазала кусок хлеба маслом; и всё время она повторяла про себя слава, которые собиралась сказать сыну. Тони сел к столу и принялся за свой завтрак, а мать села напротив и смотрела на него, на его круглое лицо и курносый нос. Она так любит его! Ей даже захотелось заплакать, но она сдержалась и сказала:
— Не обижайся на папу, Тони. Он очень беспокоится и поэтому так с тобой разговаривает.
— А зачем он грозится заколотить мою дверь? — пробормотал Тони.
— Он не сделает этого. Просто у него так много забот, а тут ещё ты начинаешь говорить про свою дверь. Это его совсем выводит из себя.
— Никому я ничего плохого не делаю моей дверью, — ответил Тони, набивая рот горячей сладкой кашей.
— Но, Тони, неужели ты не понимаешь, что все эти сказки о двери — просто чепуха? Неужели ты думаешь, что тебе кто-нибудь поверит?
— Старый доктор Форбс верит. Он даже попросил меня принести что-нибудь оттуда, из-за двери.
— Ох, лучше уж оставим эту дверь в покое, Тони. Мне нужно сходить в больницу. Когда кончишь завтракать, собери посуду в таз и беги в школу.
Мать ушла, а Тони остался один и медленно, в задумчивости доел свой завтрак. Потом собрал посуду, взял книги и пошел вниз. Но решение не ходить в школу уже созрело в нём — и он отправился на задний двор.
Двор был залит ярким утренним солнцем. Тони уселся на старой кроватной сетке. Пусть поэты говорят всё что угодно, но весеннее солнце на заднем дворе на Мотт-стрит, пожалуй, светит ярче, чем в любом другом уголке земного шара; ведь, наверно, нигде больше солнце так не украшает жизнь, как на заднем дворе на Мотт-стрит. А если ценность явления измеряется нуждой в нём, то не остается никаких сомнений в качестве солнечного света на Мотт-стрит.